в кармане свою заветную флэшку. Лера спросила его как-то: «У тебя есть опасения, или какие предчувствия, что в наше отсутствие нас могут обокрасть?». Брагин неопределенно пожал плечами, долго молчал, а потом тихо сказал: «Знаешь, только в последние дни рядом с тобой я осознал одну вещь. Все, что забито в этой флэшке, я сотворил благодаря нашей любви за какие-то три-четыре месяца, хотя думал об этом всю жизнь. Разумеется, ничего не успел опубликовать, запатентовать. Но не в этом дело. Мне иногда кажется, что потеряй эту флэшку или похить ее кто у меня, мне не хватит всей оставшейся жизни, чтобы восстановить все в памяти, забить пустую флэшку прежним содержанием… Вот тебе и незыблемость информации, тайна рукописей, которые не горят… Жизни моей не хватит, и никто не хватится». – «А если бы флэшка попала бы в руки злодеев, нечистоплотных корыстных людей – спросила Лера, – что тогда?». – «Если бы она попала в их руки под давлением и по принуждению, я бы просто умер, потому что это был бы крах надежд, любви. Зло не должно побеждать любовь, даже в самых подлых, фатальных обстоятельствах. Уж лучше никому, чем злу и бесам, моя флэшка – символ нашей любви… Символ свободы выбора и любви в одном корпусе истины, живой истины».
Искрились в тени сентябрьских рыжих кустов в жухлой траве последние капли росы, ибо солнце стало уже припекать… «И вкус свободы познаваем, перед тем как узнать страх, перед тем как узнать смерть, – Брагин вспомнил фразу из своего сна, – но почему-то ничему не огорчился. – Чего огорчаться и унывать, если чудо природы на твоей стороне, на стороне нас с Лерой».
Как страстно звенели цикады, такое ощущение, что их звон и усиливающийся зной заполняли все горное пространство. Как жадно Лера вбирала эту чудесную горную красоту, что возвысилась над морем, и не истощилась в своем горделивом возвышении, а наоборот насытилась вечным спокойствием, отточилась в каменных изваяниях и утончилась без всякого желания потрясать и эпатировать – только покой и воля…Только необъятная воля и такой же необъятный покой…
И Лера радостно смеялась в ответ на явленное горное чудо сентября. Брагину даже казалось, что ее восторженность, обостренное впечатление от открывшейся горной горделивой красоты, взметнувшейся над морем, передаются ему, перетекают в него токами любви и нежности… И в этом потрясении души, распахнутом для чуда и любви сердца и есть простое человеческое счастье приобщения к мигу быстротекущей жизни во всех переплетениях и играх света, красок, звуков, возникающих и исчезающих формах неутоленного живого и сущего… Не пустынного и бесцельного мира без света, без красок, без звуков… А красота сущего – обещанная и зовущая вдаль и ввысь в небесные чудеса – в мир живого без укоризны в несовершенстве мига…
И все разорванные звенья мыслей и чувств здесь в горах соединились – почему-то так думалось Брагину – и он был также почему-то уверен, что так же думалось и Лере, вдруг осознавшей именно здесь верховное оправдание и потаенный смысл: «Здесь и сейчас начинается новый виток свободы выбора, торжества любви и надежды взамен печальным предопределениям жестокой и несправедливой судьбы».
Лера шепнула ему, словно боялась, что ее кто-то посторонний мог подслушать:
– Когда есть желание изменить жизнь, надо начать с самого простого, элементарного…
– И что же ты надумала? – спросил Брагин..
А она смеется звонко и непосредственно, и сквозь смех, прерываясь, лопочет:
– Совсем недавно, несколько дней назад было освобождение во время дальнего заплыва и выхода из моря – это было потрясение и чудо… Я даже не почувствовала, как ты меня нес… Очнулась, только утром… Зачем очнулась?.. Лучше бы сон и явь продолжались, ты бы меня нес дальше… И вот мы здесь… Я уже знаю, что мне надо сделать, чтобы освободиться окончательно…
– И что же, милая?..
– Я только сейчас придумала… Это меня только здесь, сейчас озарило – я брошусь в море со скалы…
Брагин опустил глаза, и лицо его приняло замкнутое холодное выражение человека, который в душе сомневается, но уже не в силах ничего возразить. Он бессильно покачал головой.
– Говорю то, что считаю должным сказать… Предупредить что ли… Может, не надо, милая?.. Зачем мы забираемся так высоко?..
– А мы потом спустимся… Я же не заставляю тебя тоже прыгать вниз, сломя голову… Это нужно мне, а не тебе… Только это должно быть свободно, без толики внешнего принуждения… Должен быть порыв души моей… Так духу моему, стесненному неведомо чем, надобно… Я почему-то именно здесь, двигаясь легко и бодро, подумала об иноках и инокинях… В монастырских обителях говорят – «Чем свободней плоти, тем теснее духу» – потому и давящие колкие власяницы инокини носили, а прежние монахи пудовые чугунные вериги на себя возлагали… Наверно, невозможно войти легкими невесомыми шагами в царство Небесное… Впрочем, все мы носим вериги, только каждый свои…
Неловкая пауза, легкое смущение и беспокойство Брагина. Он даже остановился, как вкопанный, не одобряя взглядом намерений возлюбленной.
– Может, не надо?.. – его голос глухой и тусклый, но в нем столько беспредельного мучения.
– Я же на принуждаю тебя прыгать вслед за мной – это мне надо, а не тебе, Евгений…
– И все же…
– Тебе придется смириться… Тем более на развилке времени, тем более с потомком Вулича-Вуича… Ну, не надо кукситься, милый… Не беспокойся…
Неловкость и легкое отчуждение постепенно проходили – они двинулись вперед как бы порознь, но снова взялись за руки… Скоро они стали разговаривать почти непринужденно и весело о разных веселых пустяках, милых сердцам двух бесконечно влюбленных друг в друга существ…
Покой разливался над горами, а где-то вдали слева лучезарная воздушная дымка склонилась над маревом моря… Моря ли, воздушного пространства ли?..
– …Ради истины Твоей изведи из печали душу мою…
– … О чем ты просишь, милая, Кого?..
Они уже разъяли руки и снова шли вверх по горной тропе порознь. Брагин с нескрываемым удивлением глядел на нее.
– Не мешай, милый… Мелкие бесы тщеты, суеты и тщеславия мешают нам освободиться… От них ты убежал сюда вместе со мной… А во мне, помимо моей воли рождаются высокие слова, обращенные к Высшим силам, а не к бесам…
– Причем здесь бесы?.. – Брагин непонимающе крутил головой. – Причем они здесь в красоте поднебесной?..
– А ты оглянись вокруг… – она не стала ничего пояснять, только горько улыбнулась и запричитала еле слышно. – …Господи, услыши молитву моего смятенного сердца, внемли молению моему во истине Твоей… Простираю к Тебе руки мои, душа обращена к тебе, как жаждущая земля…