Читать интересную книгу Квинт Лициний - Your Name

— Всё как обычно… — покивал Иванов.

— Да не совсем, — усмехнулся Андропов.

— Да? — с сомнением переспросил Борис и кивнул на папку, — можно?

— Да, пора…

Иванов энергично вытер руки салфеткой, сделал большой, финальный глоток вина, отставил бокал далеко вбок и решительно открыл папку. Андропов откинулся на плетёную спинку и, покачивая бокалом, с интересом наблюдал за лицом своего конфидента.

— Хм… — промычал тот, переворачивая первый лист, и его рука, дёрнувшись, поползла в сторону бокала. — Хм… — с досадой метнул взгляд на конечность и, отдёрнув, почесал лоб, — высоко сидит, далеко глядит?

— Ты дальше читай, дальше, — ласково напел Андропов.

Иванов поиграл бровями и опять уткнулся в папку, то стремительно заглатывая страницы, то недоуменно застывая на каких-то фразах. Иногда он возвращался назад и выборочно что-то медленно перечитывал, губы его в такие моменты шевелились, а свободная рука комкала салфетку. Минут через пять непонимающе сморщился и спросил с редкой для него неуверенностью:

— Это как..?

— А вот так, Борь, а вот так… — с удовольствием откликнулся Андропов.

— А вот не постесняюсь задать вопрос, — Иванов взвесил папку в воздухе, — Юра, это что, на полном серьёзе?

Андропов молча кивнул.

— Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца, — невнятно забормотал Иванов, — врите, врите, бесенята… — и с удвоенной скоростью принялся поглощать информацию.

Перелистнул последнее экспертное заключение, пару секунд побуравил ничего не видящим взглядом коленкор папки, потом быстро её захлопнул, прижал, обхватив двумя руками, к груди и отчаянно закрутил головой:

— И не просите, вашбродь, не отдам!

— Ну почему!? — патетически воскликнул Андропов, всплескивая руками, — Боже, ну почему, за что!? У всех, ну, буквально, у всех, доверенное лицо — серьёзный, солидный, вменяемый человек, а у меня… — и он процедил чуть ли не по слогам, артистично изобразив омерзение, — а у меня — Иванов!

— Такая у тебя, Юра, хламида, — поучающе сказал Иванов, — терпи, атаманом будешь.

Они посерьёзнели.

— Да… Пожалуй, я ошибся, — огорчённо сказал Иванов и коротко задумался, — два. Только два…

— Что два? — не понял Андропов.

— Только двух человек могу под такое привлечь. Увы…

— Это очень хорошо, — оценил Андропов, — ровно в два раза больше, чем у меня. Вот, кстати, ещё свежачок, — он извлек из кармана лист, — сегодня на ленинградском главпочтампте изъято. Само письмо на экспертизе, это текст.

Иванов прочёл, задумчиво потеребил ухо и начал рассуждать вслух:

— Не, ну если мне задачу поставят, я Нью-Йорк выключу, не супер сложно… Но вот заранее просчитать на сколько именно часов… Тоже самое с пожаром в посольстве. Надо будет — полыхнёт, и именно на тех трёх этажах, хотя это заметно сложнее, чем Большое Яблоко загасить. Но вот предугадать, что при этом случится разлёт документации, да указать по каким именно улицам… да за три месяца вперёд… Давай, Юр, подождём-посмотрим, как они это делать будут?

— Угу. Всё так. Золото, кстати, за месяц после четвёртого письма припало в Лондоне на семь процентов.

Иванов быстро листанул папку, нашёл нужное письмо и вчитался.

— Хм… Прикупить, что ли… Выходы есть.

— На твоё усмотрение. И ещё… Первое письмо открой, вторую страницу, где про Митрохина, — Андропов подождал, пока Иванов найдёт и прочтёт нужный абзац. — Его три недели Бояров вертит так и сяк. Про всё уже рассказал в мелких подробностях, кроме одного — кто ещё знал про бидон. С одной стороны, может быть и врёт — одно дело умысел на предательство, другое — само предательство. Но, помня про драгоценности в пакете муки из второго письма, про киноплёнку с садистскими записями, — он сделал ещё одну паузу, — а МУР и главное следственное управление всё указанное в том письме уже нашли, он, может, действительно никому и не говорил. Но в этом надо быть уверенными. В общем, забирай себе, работать можешь предельно жёстко, но ответ получи. Потом мне предложение по закрытию дела.

— А фальшивомонетчик этот? Один работал? Тоже взять в разработку?

Андропов отрицательно качнул головой:

— Нет. Допрашивать, конечно, допрашивай, сколько хочешь, но исключительно в обычных рамках. Там приписку помнишь по нему, про милосердие? Мы должны быть очень отзывчивы к просьбам этого «Сенатора». — Он подумал и добавил, — по сути, это единственное пожелание, которое нам пока выставлено за весь объём информации.

— Угу, согласен, — кивнул Иванов, — тут жаться не стоит.

— Этот тип, кстати, действительно оказался интересен. Самородок, каких мало, да ещё и почти бескорыстный. Думаю, дать условно и пристроить в ОТО, пусть теперь, наоборот, ловит фальшаки.

Иванов весело рассмеялся:

— Получается, и тут мы в плюсе?

— Угу… А вообще, — Адропов неопределенно взмахнул рукой, — есть мысли?

Иванов открыл рот, собираясь что-то ответить, но вместо этого издал какой-то неопределенный звук и задумался.

— Знаешь, я, Юр, пожалуй, воздержусь — что бы не было потом мучительно стыдно, — и он наморщил лоб. — Спектатор, это ж, вроде, наблюдатель? Спектр, спекулянт, спектакль… Найду я этого театрала. Не сразу, но найду. Обещаю.

Суббота, 14.05, 13.25 Москва, Старая площадь

Солнце летней птицей билось в наглухо закрытые окна кабинета, но этот человек предпочитал рабочую тишину, лёгкий полумрак и отсутствие сквозняков. Он опять неважно себя чувствовал и предыдущую ночь провёл в палате правительственной больницы, что на Грановского, но доктора так и не уняли тянущую в левом локте боль, и поэтому яркий свет вызывал сегодня особое раздражение. Впрочем, он умел себя контролировать и никогда не выплёскивал свои проблемы на окружающих. Недостойно это, особенно учитывая его положение.

Плохо чувствовать себя старым… Он всегда был не очень здоров, давал себя знать детский туберкулёз, но особо унизительно ощущать не болезни, приходящие извне, все эти гриппы, ангины и пневмонии, а предательство собственного организма. Ещё, кажется, вчера, ну, пусть не вчера, но шесть-семь лет назад, ты мог легко метаться по волейбольной площадке и быть со своим ростом в метр девяносто центровым, а сегодня из развлечений остались только доминошные турниры на вылет между коллегами из Политбюро да посиделки в правительственной ложе на хоккее.

Память и так стала подводить. Нет, помнит он всё по-прежнему ясно, и мозг работает так же остро, но отчего-то воспоминания по ночам приходят безвкусными, как картон. Сохранились даже мелкие детали, но эта череда картин проходит не вызывая никаких эмоций, не всколыхивая ничего внутри. Всё серо и неинтересно, как будто это было не с ним. И даже последняя любовь, Настенька Черняховская, искрящая весельем вдова почти маршала, любящая потанцевать и поиграть на гитаре, и та как будто не ему улыбалась тридцать лет тому назад.

С этим, впрочем, Михаил Суслов смирился, но гнетёт тяжёлой гирей долг, а врачи теперь отпускают на работу не более четырех часов в день. Приходится концентрироваться на самом важном, ведь передать пост, увы, некому, и это проблема. Да, большая проблема…

И длинные тонкие пальцы, про которые и не скажешь, что крестьянского сына, ещё раз задумчиво поворошили лежащие на столе листы.

Дверь беззвучно отворилась, и он вопросительно вскинул очень светлые, почти белые глаза на вошедшую.

— Борис Николаевич звонил, пошел на обед, — доложила, стоя на пороге, бессменная секретарша Шурочка.

— Хорошо, — Михаил Андреевич достал из верхнего ящика пухлый конверт с деньгами и каталоги издательств, — Саша, отправь, пожалуйста, как обычно.

Встал и направился к выходу, оставив листы на столе. Будучи почти первым человеком самой мощной страны, он мог ничего не бояться, тем более здесь, в этом здании на Старой Площади, в цитадели Партии. Не было в этой стране силы, которая бы рискнула без спроса засунуть нос в его бумаги.

Он легко мог стать и Первым, тогда, в шестьдесят четвертом многие секретари были готовы пойти за ним, а не за Лёней. Именно он был тем стержнем, вокруг которого потаённо складывался круг недовольных, именно он рисковал больше всех, ведя закулисные переговоры с глазу на глаз. И потом именно он открыто встал на трибуну Пленума и методично бросал Никите увесистые обвинения в отходе от ленинского курса.

От прокурора на трибуне до нового Первого — один шаг, это было понятно всем участникам Пленума. Но он отказался, сам, заранее, добровольно уступил ещё на стадии договоренностей. Вся эта парадная мишура — не для него, он любит работать. Пусть жизнелюбец Брежнев красуется в капитанском мундире, его же устраивает роль бессменного вахтового у штурвала или, даже вернее, штурмана, неутомимо прокладывающего путь в будущее.