Читать интересную книгу Современная канадская повесть - Мари-Клер Бле

— Подарок оставил местным фермерам, — говорит Джим, выжимая сцепление. Он медленно обгоняет грузовик, даже не касаясь акселератора. — Забавный парень!

Я не слышу, что он говорит. Я смотрю на Ришара, напряженно вглядываюсь в его лицо, как будто оно должно открыть мне нечто жизненно важное. А он, сжав зубы, упрямо смотрит на дорогу. Вдруг Джим резко прибавляет газу, так что машину даже немного заносит.

— Забавный парень! — повторяет он.

Искусством намека Джим владеет в совершенстве. Все идет у него гладко, как по маслу. Никакого напора. Он исподволь прядет свою нить, и вы ничего не замечаете, пока она не окажется толщиною с хороший канат. Сейчас он молчит и, прижимаясь к обочине, гонит машину на предельной скорости. Он хочет, чтобы я как следует прочувствовал, что он идет на риск ради меня, стремясь как можно скорее доставить меня в больницу. Я задыхаюсь в сотканной им паутине и наконец не выдерживаю.

— Почему вы заговорили со мной об этом парне?

Он делает удивленное лицо и на миг застывает, будто совершенно не ожидал, что я вернусь к этой теме.

— О Ришаре Этю? — Поднятая рука Джима повисает в воздухе, что должно означать полное недоумение. — Просто так. Потому что он подвернулся нам, и оказалось, что вы его не знаете. Странные вопросы вы задаете, доктор. Заговори я о дороге, вы бы спросили, почему я говорю о дороге. Разницы никакой нет.

— Есть разница, Джим.

Это вырвалось помимо моей воли. Готов поклясться, что Джим ухмыльнулся от удовольствия. Сомнений не остается. Джим сознательно хотел задеть меня за живое, и ему это удалось. Он медленно проводит рукой по лицу, наблюдая за мной в зеркало.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не затопать ногами от бешенства. Гляжу на дорогу и пытаюсь ни о чем не думать. Наконец мы подъезжаем к больнице. Джим, более подвижный, чем я, — даром, что у него такое пузо, — подскакивает к моей дверце и, прежде чем распахнуть ее, говорит:

— Не забудьте, что я вам сказал. Через четыре дня рождество. Следите за своей машиной.

Потом меня захлестывает ритм больницы, и уже не остается времени думать. Я бы согласился сейчас даже складывать головоломки, лишь бы не думать.

* * *

Отдохнувшая, посвежевшая, Мадлен сегодня вовсе не выглядит потерянной. Трудно поверить, что вчера она могла показаться мне такой жалкой. Она встречает меня у дверей, целует, принимает мой чемоданчик с инструментами и всячески изображает жизнерадостность, знакомую мне по прежним временам, но сегодня она кажется мне весьма неубедительной. Я держусь холодно, хотя и не отталкиваю Мадлен. Я замечаю, что она надела браслет, но сейчас это меня скорее раздражает, нежели радует. Тереза держит нос по ветру и ведет себя так, словно забыла о нашей вчерашней размолвке.

Заметив мою неразговорчивость за столом, Мадлен тревожится:

— Ты поздно вернулся вчера? Устал?

Будто она не знает, когда я вчера вернулся! Я обнаруживаю в Мадлен незнакомку. Прежде она не имела привычки притворяться. Видно, и она тоже стареет.

— Меня не было меньше часа. А ты заснула!

Она не отвечает, вероятно удивленная моим резким тоном, при том, что вчера я был таким покладистым. Против воли я упорно смотрю на браслет. Заметив это, Мадлен сразу же заводит с Терезой разговор на другую тему, а та достаточно хорошо вышколена, чтобы подыграть ей с полной естественностью. Я занят своими мыслями и вздрагиваю каждый раз, когда они ко мне обращаются.

— О чем ты задумался?

— О тебе.

— А-а!

Дело Терезы — заполнять паузы. Так продолжается до самого десерта. И тут я принимаю решение. Я рассказываю им, как опоздал сегодня в больницу из-за застрявшего грузовика. Они вежливо слушают меня, дожидаясь, пока я кончу, чтобы продолжить свою прерванную болтовню.

— Водитель, здоровенный балбес… то ли Жан, то ли Ришар Этю, точно не помню. Довольно, впрочем, смазливый…

Вздрогнула Мадлен или нет, я не понял. Разве что слегка напряглась. Когда она краснеет, это заметно всегда, но зато незаметно, когда бледнеет.

— Джим был очень удивлен, что я его не знаю. Говорит, это завсегдатай Кури… Кумир местных девиц…

Я в упор смотрю на Мадлен, но ее этим не смутишь. Я вижу, как глаза ее темнеют, словно на них упала тень.

— …и замужних дам тоже, как утверждает Джим.

Не знаю, задели ее мои слова или нет, но Мадлен слегка меняется в лице — быть может, лишь из-за того, что на нее неотступно устремлен мой взгляд. Губы ее сжимаются, на шее набухают жилки. Я больше не выдерживаю и первым опускаю глаза. Я ничуть не лучше Джима. Бессовестно, откровенно пускаю в ход его оружие. Я такой же негодяй, как и он. Пробормотав еще что-то о железных сетках, я умолкаю. Тьма в глазах Мадлен рассеивается. Она находит в себе силы улыбнуться, и Тереза следует ее примеру. Они заводят разговор о парикмахерах, платьях и кинофильмах. Я и не подозревал, что моя жена владеет подобной тактикой обороны. Прежде она действовала прямо: нападала на меня с фронта, разбивала наголову и удалялась. Против ее новых уловок я безоружен. Как узнать, когда именно она притворяется? Она достаточно коварна, чтобы изобразить несуществующее горе. И вдруг я перестаю верить в то, что сказал Джим. Его намеки внезапно кажутся мне вздором, и я почти счастлив, что не зашел слишком далеко в своей атаке на Мадлен. О господи, какую ужасную несправедливость я мог совершить из-за своей дурацкой подозрительности, подогреваемой Джимом! Хорошо еще, что я не успел сделать ничего непоправимого! Однако некоторая неопределенность все-таки остается, и я пока еще не чувствую облегчения, которое испытывает человек, уже ощущавший под ногой пустоту и вдруг ступивший на твердую почву. Мадлен неспроста щадит меня сейчас. Вероятно, ей не хочется устраивать сцену при Терезе. Она сама выберет момент, чтобы нанести удар. Но в конце концов надо проверить и другую версию — ту, что не должна подтвердиться.

Я с трудом беру себя в руки и пытаюсь включиться в их разговор. Тереза по-прежнему для меня загадка. До какой степени Мадлен откровенна с этой толстухой? Рассказала ли она ей про нашу ссору у Кури? Вряд ли. Не в ее интересах настраивать Терезу против меня.

В субботу пациенты редко приходят на консультацию, а по вызовам я езжу только вечером. Могу себе позволить засидеться за столом. Но женщины уже занялись посудой и, тихонько переговариваясь, возятся у раковины. Я выкуриваю сигарету и ухожу в гостиную, предложив Мадлен присоединиться ко мне. Но она отвечает, что Терезе одной не справиться, и оставляет меня в одиночестве.

Я ложусь на диван, где обычно располагается Мадлен. Сквозь дремоту прислушиваюсь к тому, что творится на кухне. Но, видимо, я в конце концов заснул по-настоящему; открыв глаза, я вижу, что дверь, ведущую из кухни в гостиную, тихонько затворили. Я встаю и без всякой задней мысли распахиваю ее.

Сидящая у стола Тереза вороватым движением прикрывает правое запястье. Я подхожу ближе, делая вид, будто смотрю в окно. И едва сдерживаюсь, чтобы не взвыть от ярости. Тереза прячет на руке браслет, который я подарил вчера Мадлен. При этом я почти физически ощущаю отсутствие жены.

— Где Мадлен?

— Ушла.

— Куда?

— За покупками.

Ответы Терезы звучат ровно и бесстрастно. Больше мне из нее ничего не вытянуть. Изо всех сил стараясь скрыть от нее свое бешенство, я выхожу в гостиную, и тут уж, на свободе, скрежещу зубами. О нет! Эта игра меня больше не забавляет! Хватит миндальничать, я должен поговорить с ней как муж. Надо же было дойти до того, чтобы подсматривать за мной, поджидать, пока я усну, чтобы ускользнуть из дому! И если браслет оказался у Терезы, значит, Мадлен сняла его перед уходом. Но почему? Почему? Да потому, что там, куда она пошла, браслет может показаться неуместным — всем вообще или кому-то конкретно… Кровь во мне закипает. Не прошло и десяти минут, как Мадлен вышла. Я догоню ее. Только очутившись на улице, я вспоминаю, что моя машина все еще стоит там, на спуске, между терриконами. Зато машина доктора Лафлера передо мной. Он оставляет ее возле дома и часто даже не вынимает ключей. Так и есть, ключи торчат. Терять мне уже нечего. Я медленно еду по улице Грин по направлению к церкви и магазинам. Ничего не обнаружив, останавливаюсь у церкви на красный свет. Тротуары запружены народом. Сегодня последняя суббота перед рождеством. Вся округа радиусом в двадцать миль съехалась за праздничными покупками. Я сворачиваю направо и еду по параллельной улице, чтобы вернуться потом на улицу Грин по переулку возле ресторана Кури. Результатов по-прежнему никаких. Доезжаю до монастырской школы — все напрасно. Не катить же мне до самого озера! На обратном пути я двигаюсь со скоростью десять миль в час. Сзади яростно гудит. Господи! Да не могла же она раствориться!

Меня дразнит гигантская неоновая вывеска Кури. Кури красный. Кури белый. Кури красный. Кури белый. Запретный для меня рай. Если я опять появлюсь там, об этом узнает весь город. Не меньше двадцати пар глаз станут, как хозяин ювелирной лавки, разглядывать меня, точно букашку под микроскопом. Я с шумом захлопываю за собой дверцу, но это не приносит успокоения. Улицу я перехожу, ни на кого не глядя, боясь случайно выдать свое бешенство. Я делаю вид, будто мирно совершаю послеобеденный моцион, хотя готов сейчас наброситься на первого встречного. Окна ресторана наглухо затянуты инеем, а в застекленной двери видно лишь отражение улицы. Я дважды прохожу по тротуару туда и обратно.