Читать интересную книгу Благословенный (СИ) - Коллингвуд Виктор

Де Ла-Гарп покачал головой.

— Простите, Ваше Высочество, но я не могу согласиться, с мыслию, что ваша страна небогата. Петербург — великолепный, прекрасный украшенной Европейский город.Он переполнен дворцами! Её величество Императрица щедро награждает своих верных слуг, и, просто пройдясь по этому городу, можно увидеть множество зримых воплощений её щедрости!

— Я бы сказал, мосье Фредерик, что вы и правы, и нет. Действительно, императрица Екатерина очень охотно и щедро вознаграждает своих любимцев. Это проистекает от её доброго сердца, и благорасположение к людям.Но, поверьте мне, нет ничего более страшного для народа, чем добрый правитель!

— Простите? — поразился Де Ла-Гарп. — Доброта — это плохо?

— Подумайте сами. Король Людовик и королева Мария-Антуанетт, весьма добры, и всегда отличались щедростью. И посмотрите, к чему это привело Францию! Финансовый кризис перерос в революцию, и, уверен, она будет ужасна! А всё потому, что финансы страны в расстройстве. Нет ничего более страшного для любой нации, чем «добрый король»! Каждый день в его приёмную буквально ломятся сотни людей. Всё они довольно богаты, ведь иначе не попадёшь в приёмную короля, но всё они хотят ещё большего! И добрый король, по широте души своей отдаёт им то, что его откупщики, палками выбили с нищего населения! Сантимы и су, отнятые у вдовы, калеки, сироты, потихоньку сливаются в ливры и луидоры, и переходят маркизам и принцам. Король не видит простых людей. Он их не знает, и знать не хочет, и не может проявить свою доброту по отношению к ним. Его щедрость распространяется лишь на тех, кто может, прямо, или через приближённых, попасть в сферу его внимания, разжалобить своим несчастным видом и слезливой историей; и вот уже миллионы ливров направляются к тому, чтобы составить счастие одного жалобщика ценою слёз миллионов простых крестьян и буржуа, не имеющих входа в королевские покои. В мусульманских странах налогоплательщиков называют попросту «стадо»; Франция же пользуются лицемерным эвфемизмом «третье сословие». Поверьте, это плохо кончится! Однажды те, кто ощущает себя «никем», придут к доброму королю и спросят его: «отчего же ты добр со всеми, кроме нас?», и сделают это крайне невежливо.

— Вы, мне кажется, имеете искаженные представления о событиях, происходящих в Париже — заметил Ла-Гарп. — Не стоит сводить всё только к деньгам — французов возмущает прежде всего неравенство. В Генеральных штатах было 300 депутатов от дворян, 300 от духовенства и 600 от народа. Но голосовали они по старым правилам — посословно! Итого, у народа был только один голос против двух — у привилегированных классов. Это возмутило парижан, и они взялись за оружие; их справедливый гнев поддержали многие дворяне, в том числе и знаменитый Ла-Файетт. Теперь Генеральные Штаты провозгласили себя Учредительным Собранием, и Бог весть, чем всё это закончится! А ведь надо было всего лишь признать природное, данное Богом неотъемлемое свойство равенства всех людей!

— Да, тут я соглашусь. Равенство — это то, к чему надо стремится. Кажется. время урока уже истекло… До завтра, месье Ла-Гарп!

Расставшись с учителем, мы с Костиком собрались было идти обедать, как вдруг Александр Яковлевич Протасов остановил меня с очень взволнованным видом.

— Александр Павлович, голубчик! Слышал я ваш разговор с господином Ла-Гарпом на предмет равных прав и уничтожения всяческих привилегий. Но, помилуйте, это же совершенно несообразно с законами и обычаями Российской Державы! Любое монархическое правление требует наличия царского двора, а значит, и дворянства. Дворяне, и правда, имеют более, нежели иные сословия, привилегий и прав, но они же и более привержены своему государю. Примите, опять же, во внимание, что многие российские дворянские роды сами произошли от наших государей, а правители российские в прежние ещё времена породнились с дворянскими родами посредством браков. Даже нынешняя династия, к коей и вы, Ваше Высочество, принадлежите, когда-то просто была одним из дворянских родов! И ведь во все войны внешние, во все времена смутные, да в той же пугачёвщине, дворянство верность свою кровью запечатлело, и государыня императрица то в Жалованной грамоте своей утвердила!

Ндааа… Вот так вот всё у нас запущено. Нет, мне за такие речи ничего особенно не угрожает. То, что Де Ла-Гарп республиканец и страшный либерал, было известно, еще когда его только приглашали на должность учителя, и не разу никто не имел к нему никаких претензий. А вот менталитет нашего дворянства виден тут во всей красе…

— Александр Яковлевич, миленький! — не надеясь, конечно, переубедить его, я всё же счёл уместным хоть что-то ответить на его речь. — Вы, конечно, правы в том отношении, что монархическое правление всегда предполагает некоторую, как это назвать…. иерархию, вот подходящее слово! Собственно, это надо любому правлению, и тот же Де Ла-Гарп это прекрасно сам знает. Месье Фредерик говорит о том, что у всех должен быть шанс проявить себя и подняться выше. Каждого надо судить по его достоинствам, а не по знатности предков или иным второстепенным деталям. Вот вы говорите, что дворяне проливают кровь: но ведь и мужики тоже воюют! В любом походе на одного офицера дворянского звания — рота солдат из простых, а картечь ведь убивает всех равно, без разбора! И тут, конечно, встаёт вопрос, отчего одним привилегии, а другим — розга и подушная подать, когда во фрунте все рядом стоят, а бывает, что солдаты впереди, а офицеры сзади! Оттого делается несправедливость, а это сильно народ раздражает не токмо супротив помещиков, но и самого государя. Кто знает, не будь привилегий у дворян, — произошла бы пугачёвская смута, или не было бы её вовсе?

Надо сказать, что Протасова я своею речью нисколько не успокоил; наоборот, он разволновался ещё больше.

— Александр Павлович, помилуйте! Какие страшные вещи вы говорите! Как же можно равнять мужиков с благородными дворянами? Ведь солдаты без офицеров — это ничто, серая масса, решительно ни на что не способная!

— Ну, не совсем так, Александр Яковлевич. Наши казачьи офицеры не могут похвастаться сильно благородством происхождения; однако же, при этом казаки в военном отношении чего-то да стоят! Опять же: если взять мужика, да достойно его обучить,он вполне сможет командовать достаточно крупным отрядом, может быть даже и полком, и корпусом!

— Вполне сможет Александр Павлович. Вполне сможет, но только в таком случае по Табели о рангах он станет уже дворянином!

— Вот мы опять же пришли к тому выводу, что дворянство есть просто название: вчера мужик, а завтра выслужился, — и вот он дворянин!

Тут Протасов всполошился не на шутку.

— Одумайтесь, Александр Павлович! Подумайте: это же ниспровержение всех устоев, на коих держава наша зиждется!

На лице его отражалась такая растерянность и тревога, что мне стало его жалко. Я приобнял его за плечи, благо ростом я уже почти сравнялся с ним.

— Любезный Александр Яковлевич, я ведь целыми днями круглый год только и делаю, что думаю. Не беспокойтесь вы так, никто резких действий совершать и крутых мер принимать не собирается. Конечно, тот порядок вещей, что у нас сложился, имеет свои причины и собственный смысл. Что поделать, мы постоянно воевали. Столько всякой мрази лезло на нас из степей, и убивали, и угоняли, и разоряли… Только дворянство российское и защищало! Да только, видите ли, сейчас всё изменилось.Южные хищники повергнуты, большой опасности более не представляют. Во всех пределах границы наши вошли в свое естественное русло, дальнейшего расширения империи нашей уже не нужно. Теперь нам надобно воспользоваться плодами победы, отложить меч, взяться за орало. Положение наше теперь другое, понимаете? Будто бы вернулась держава наша из большого похода, и теперь предстоит ей мирная жизнь. А ведь мирная жизнь отличается от того, что было в походе, правда? Так что надобно всем нам теперь крепко думать, как жить дальше… и не рубить при этом с плеча.

Протасов вроде немного успокоился. А у меня появился повод задуматься. И как вообще вести дела с этими людьми?