я думала, что это ты. Я всегда верила, что это ты.
Она сделала паузу, смущенная, говоря о детских воспоминаниях в такой серьезный момент. Но потом она почувствовала, как он улыбается в темноте, и это утешило ее.
— Что ж, — сказал он, — если завтра боги позовут меня домой, тебе придется снова выложить сладкий хлеб. И кружку эля. Я слышал, что в загробной жизни нет хорошего напитка.
— Не шути об этом, Эрнан. Я потеряла тебя однажды. Я не могу вынести мысли о том, что снова потеряю тебя.
Он подошел ближе, застигнув ее врасплох, когда она вдруг ощутила его эфемерное тепло.
— Эолин, если я завтра не выживу…
— Выживешь. Даже не предполагай, что не выживешь.
— Если дела пойдут плохо для нас, — настаивал он, — если ты увидишь, что мои ряды рвутся, ты должна взять свою лошадь и мчаться так быстро, как только сможешь, к началу перевала. Там у Тамира есть несколько всадников. Они сопроводят тебя в безопасное место.
— Тамир? — странная тревога закралась в ее сердце.
— Сырнте знают дорогу через Южный лес, небольшую проторенную тропинку, которая огибает западный склон Параменских гор и ведет к их родине. Ты пойдешь с ними и не вернешься.
— Вы с Тамиром согласились на этот план, не посоветовавшись со мной?
— Обещай мне, что отдашь себя на попечение его людей.
— Нет! Нет, я ничего такого не обещаю, потому что я не брошу свой народ, и ты не падешь.
Эрнан вздохнул и повернулся к долине, одной рукой сжимая рукоять меча. Ей хотелось навсегда запомнить этот образ, его профиль на фоне теней, запах его кожи и летней травы. Она почти не знала своего брата, и вот он снова грозился бросить ее. Что-то глубоко внутри разрывалось надвое. Эолин подавила всхлип, поднявшийся в ее сердце.
Эрнан взглянул вверх, словно искал звезды. Затем он остановил взгляд на ней.
— Эолин, дорогая сестра, если я сказал что-то в прошлые дни, что оскорбило или расстроило тебя, я прошу прощения. Я знаю, в чем заключается твоя преданность. Я знаю, чего ты хочешь для себя и для нашего народа. Я никогда не сомневался ни в тебе, ни в судьбе, которая привела нас сюда. Ни на мгновение.
Эолин понимала, что ее брат не совсем честен, но это не имело значения. Завтра он пойдет на поля смерти с памятью о ней в своем сердце. Он будет искать свою месть, думая почтить ее, почтить их мать. Ему нужно было примирение, и она не откажет ему в этом.
— Я знаю, брат, — сказала она. — И я никогда не сомневалась в тебе. Если в моих силах завтра привести тебя к победе, я сделаю это.
Эрнан кивнул. Обнажив Кел'Бару, он протянул ей клинок.
— Для меня будет большой честью, мага Эолин, если ты поговоришь с моим оружием сегодня ночью и будешь держать его рядом с собой, пока будешь обращаться с последним прошением к богам.
Это было давней традицией накануне битвы в Мойсехене. По всей вероятности, в этот момент Акмаэль отдавал свой меч Церемонду. Эолин приняла Кел’Бару с почтением.
— Это честь для меня, брат. Я позабочусь о твоем мече и передам его Дракону.
Эрнан обнял ее и ушел.
Встав на колени в центре своего круга, Эолин положила меч перед собой. Бледный клинок Кел’Бару отражал реку звезд, освещавшую ясное небо. Трава была прохладной и мягкой у колен. Вечерние песни лягушек и сверчков доносились с деревьев успокаивающим ритмом. При любых других обстоятельствах эта ночь внушала бы покой бесконечности. Но завтра солнце зайдет над кровавыми полями, а луна взойдет над воронами и волками.
На северной стороне долины Эолин могла видеть пурпурно-голубое пламя костра Церемонда. Она представила, как старый волшебник стоит рядом с ним на коленях, соблюдает те же обряды и вызывает те же заклинания, что и она, чтит те же традиции, сформированные столькими поколениями до них.
«Как люди, имеющие так много общего, могут быть так разделены?».
Акмаэль сейчас спускался с этого холма, выражение его лица точно было суровым, его темный взгляд — сосредоточенным. Войдя в лагерь, он поприветствует своих людей словами ободрения, возможно, случайным рукопожатием или хлопком по плечу. Прежде чем отправиться в свою палатку, он посмотрит на северный гребень, на огонь там, где она стояла на коленях. Ему будет интересно, не благословила ли она меч, предназначенный убить его.
Глубокая дрожь охватила Эолин у основания позвоночника и прошла по ее плечам. Она закрыла лицо руками.
— Я не могу этого сделать, Кел’Бару, — призналась она в слезах. — Я не могу просить тебя убить Акмаэля.
Лезвие шевельнулось, будто его двигала невидимая рука.
— Но если я не попрошу тебя убить его, я отправлю своего брата на смерть.
Оружие волшебника лежало безмолвно. Несмотря на все свои чары, Кел’Бару был скорее верным псом, чем разумным существом. Он не мог дать совет или утешение. Он мог только ждать, чтобы услышать ее приказ, напевая тихие песни убитых воинов и выигранных сражений.
Эолин судорожно вдохнула и взяла меч в руки. Магия оружия изменилась, соединившись с ее духом и волей. Она прижала лезвие к губам, затем подняла его к небу.
Песня Кел’Бару становилась все более сложной, устремляясь к звездам и достигая кульминации в завораживающем ритме радости и доблести. Плененная ее силой, Эолин ответила своим голосом, предлагая Кел'Бару все, что могла: свою любовь, свой страх, свою благодарность и негодование, свои надежды и разочарования, свою неуверенность и свою убежденность.
Эхекат, — молилась она, — это мое прошение к богам. Принесите победу Мойсехену. Каким бы ни был путь, какой бы ни была цена, какую бы цену вы ни потребовали кровью, верните магию наших предков моему народу. Услышьте мольбу Вашей слуги. Помогите мне выполнить мою клятву.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Ахмад-мелан
Эолин была прекрасной, когда выехала навстречу королю, ее волосы приобрели золотисто-рыжий оттенок на прохладном ветру. Она была в бордовом одеянии и высоко держала полированный посох. Хрустальный набалдашник сиял в собирающемся свете, яркое отражая восходящее солнце.
Глядя на нее, Акмаэль ощутил неожиданный прилив гордости, сопровождаемый скрытым желанием. И снова он решил заполучить ее — женщину и магу — до того, как солнце сядет в долине Эрунден.
Рядом с ней ехал мужчина, которого Акмаэль принял за ее брата, а рядом с ним — женщина с видом воина с Параменских гор.
Хелия, возможно.
Кори упоминал