— Прости окаянного! Бес попутал! Не губи душу!
— Забирайте эту мразь! — Графиня отпихнула его носком сапога. И подняла взгляд на исправника.
Тот смотрел на нее с явным превосходством.
— Видите, Наталья Кирилловна, как мои люди работают? Вмиг отыскали нечестивца, еще немного, и барона поймаем. Я велел посты по всем дорогам выставить. Сейчас они, видно, затаились, выжидают, но сквозь мои заставы заяц не проскочит, змея не проползет.
— Вашими устами да мед пить, — не сдержалась и съязвила графиня.
Исправник надулся и смерил ее негодующим взглядом.
— Я не любитель хвастать, графиня, но, как видите, мы схватили вашего мужика, о котором вы не подозревали, что он поджигатель. И он, смею заметить, наверняка знает, где скрываются злоумышленники.
— Простите, ради бога, — графиня смутилась, что очень порадовало исправника, — чем быстрее вы схватите поджигателей, тем лучше. Обещаю вашим людям премию по пять рублей каждому, если они поймают их не позднее завтрашнего утра. А особо отличившимся — по двадцать рублей.
— Вот это другой разговор, — исправник заметно воспрянул духом. — Теперь мои люди рылом землю пахать будут, чтобы достать этого чудилу.
Слово «чудило» несколько покоробило графиню, но она сдержалась, не хватало вступать в спор еще и по этому поводу: учить исправника, какие слова следует произносить в присутствии женщин благородного происхождения, а какие не следует. Ведь наедине с собой она сама употребляла и более «горячие» словечки.
Полицейские убрались поздно вечером. Графиня распорядилась накормить их ужином и удалилась во флигель. Но еще долго слышала шум на подворье старосты, полицейские разгулялись не на шутку. Ей уже доложили, что Васятка пришел в себя, но не говорит, потому что лицо сильно обожжено. Она вызвала Андрона и вручила ему пятьдесят рублей, столько же велела передать семьям погибших сторожей.
— Непременно проследи, чтобы в зиму не остались без хлеба и сена! — попросила она старосту. — Дети есть малые?
— Да, почитай, в каждой семье, но мы вдов не оставим, Наталья Кирилловна, поможем всем миром. — Староста горестно вздохнул и перекрестился. — Васятку не успели оженить, по осени хотели у вашего сиятельства просить позволения на свадьбу, да только Всевышний по-другому рассудил.
— И что, уже невесту приглядели?
— Приглядели! Только кому теперь он нужен изуродованный, даже если выживет? — Староста махнул рукой.
— Пускай выздоравливает, — сказала графиня, — а потом что-нибудь придумаем.
— Премного благодарствуем, — староста не сдержался и шмыгнул носом. — Васятка больно резвый на работу был, все в руках горело, благо, что осемнадцать только-только стукнуло.
— Ничего, я верю, что он поправится. С лица воду не пить, главное, чтобы мужик был справный.
— Спаси вас бог, — Андрон поклонился ей в пояс, — святая вы женщина, барыня!
— Ладно, ладно, ступай, я устала, — графиня строго посмотрела на него, — завтра доложишь мне, сколько леса и камня нужно на строительство. Я от своего не отступлю. Надо до весны новые телятники поднять, чтобы было, куда телят пригнать.
— Ваша воля, барыня! Сделаем все в наилучшем виде, только, по моему разумению, надо их на новом месте ставить. Дурная примета на пепелище строить.
— Я согласна, завтра посмотрим, где лучше начать строительство…
Наташа отошла от окна. Она озябла и думала, что, согревшись под одеялом, непременно заснет. Так оно и случилось. И хотя поднялась она в восемь утра, четыре часа сна вернули ей утерянные силы и бодрость духа.
После завтрака графиня отправилась вместе с Андроном и еще тремя мужиками присматривать новые площадки под строительство новых коровников. Было очень жарко, как всегда перед дождем, донимала духота, но небо, если не считать легких перистых облаков, было чистым, и староста предположил, что гроза соберется к ночи.
Вернулись в деревню за час до полудня. Наташа с наслаждением выпила квасу и велела Андрону после обеда заложить коляску. С делами в Матурихе покончено, и она спешила домой, соскучившись по Павлику и сестре. Она велела закрыть окна во флигеле ставнями и хотела полежать с часок в прохладе. Но не получилось.
Стоило ей перешагнуть порог спальни, как взгляд выхватил белый лист бумаги, который валялся под подоконником. Наташа подняла его, пробежала глазами несколько писанных по-французски строчек и увидела стремительно приближающийся, добела выскобленный пол.
Очнулась она оттого, что кто-то протирал ей лицо холодной мокрой тканью и ласково приговаривал:
— Слава богу, очнулись, Наталья Кирилловна! Слава богу! — Она узнала голос Анюты, но первым делом выхватила глазами злополучный листок бумаги. Оказывается, она до сих пор сжимала его в руке.
— Что? Что это такое? — спросила она требовательно у Фадея, который переминался возле порога с ноги на ногу.
— Не знаю, ваше сиятельство, ей-богу, не знаю!
— В твой дом свободно проникают злоумышленники, а ты ничего не знаешь, ничего не ведаешь? — выкрикнула в ярости графиня и вскочила на ноги.
Фадей и Анюта в испуге отшатнулись.
— Не поверите, барыня, но мы и вправду ни сном ни духом не ведаем, откуда взялась эта бумага, — зачастила, как сорока, Анюта. Ее полное, краснощекое лицо потемнело от страха. — Я с утра в вашей спальне прибрала и на кресте побожусь: никакой бумаги не заметила. — Она посмотрела на мужа. — А Фадей все время с вами был. Дак он в спальню сроду не заглядывает.
— Кто-нибудь из чужих появлялся сегодня в деревне? — спросила Наташа, едва сдерживаясь, чтобы не заголосить от отчаяния.
— Нет, нет, никто не появлялся, — покачала головой Анюта, — мы теперь за этим следим. Разве… — Она с сомнением посмотрела на мужа, затем перевела взгляд на графиню: — Разве мальчонка-нищий сегодня с утра объявился. По всей деревне кусочки собирал, а после напросился поработать в огороде за крынку молока и каравай хлеба. Он перед вашим возвращением ушел. Вырвал лопухи под плетнем и ушел.
— Фадей, немедленно отыскать мальчишку! И сразу его ко мне! Еще вели срочно запрячь коляску, я еду в Изместьево. Бегом! — выкрикнула она сердито, заметив, что Фадей замешкался. И тот стремглав выскочил из флигеля.
Через час коляска графини мчалась по лесной дороге в сторону Изместьева. Данила, лихо посвистывая, то и дело раскручивал кнут над головой. Резвая тройка неслась как птица. Два конных егеря скакали, не отставая, следом. И все же графиня то и дело вставала и толкала в спину своего кучера, заставляя его увеличить скорость.
Она сгорала от нетерпения и тревожных предчувствий. Письмо она порвала, чтобы это гадкое послание не жгло ей руки и не терзало душу. Лошади неслись, словно у них на хвосте сидела стая голодных волков. Но графине все было мало и мало. И она продолжала толкать и толкать Данилу в спину, пока тот не взмолился: