годов поработать на свои компании. И всё это написано у Бодрийяра, только нужно внимательно читать: отношения «карты» и «территории», как и пресловутая «скорость доверия», двунаправлены. Если ты способен прочертить на «карте» желаемую схему (не вообразить, а именно физически создать её на «карте»), то реальность («территория») будет вынуждена подчиниться (это что-то вроде эффекта «кротовой норы», знаменитая «червоточина» пространства-времени). Но только в конце 2008 года мы узнали, что это такое применительно к экономике и как это работает: дело в том, что «карта», поскольку сама по себе она существует
физически, также принадлежит «территории», и если рассматривать «карту» именно в таком качестве, то у вас появляются неограниченные возможности влияния на саму «территорию». Вот почему все, кто был в 2008 году в плену «карты» (с её «скоростью доверия» и прочей требухой «Капитализма 2.0»), проиграли тем, кто оказался на стороне «территории». Эта
специфическая (вовсе не рабоче-крестьянская)
приверженность «территории» и есть новый «Капитал 3.0», валютой которого стал «ресурс».
Границы мира: новый словарь — ценность, потребность, время
Теперь мы на время отвлечёмся от экономической и финансовой эмпирии, чтобы посмотреть на происходящее, изменив привычные усвоенные нами границы языка, которые, как когда-то писал Людвиг Витгенштейн, определяют границы нашего мира. Скажу больше: если мир действительно изменился, мы просто обязаны перекроить устоявшиеся лингвистические границы. Существо дела от этого не пострадает, однако оно явится нам иначе и, возможно, куда более потребным образом, нежели до сих пор. Нам необходимо новое понимание того, что происходит, а попытки продолжать думать, используя язык, данный нам миром, давно и нарочито почившим в бозе, — затея предельно идиотическая. С тем же успехом можно пытаться сформулировать теорию относительности или второй закон термодинамики, пользуясь звуками, достаточными младенцу, который ещё только гулит, чтобы высказать всё, что он думает об окружающей его действительности.
Вот уже двадцать лет мы с профессором Анатолием Николаевичем Алёхиным занимаемся созданием инструмента работы с реальностью, который назвали «новой методологией». Особенностью этой новой методологии является обращение к сущности рассматриваемых процессов — к тому, что, грубо говоря, происходит на самом деле, то есть глубже тех уровней существования, где мы фиксируем то или иное овеществление (формы проявления) процессов и их дальнейшее опредмечивание (концептуализацию). Рассказать о новой методологии в двух словах я при всём желании не смогу, поэтому попытаюсь показать этот эффект на некой аналогии.
Сферой психики (с точки зрения науки, разумеется) занимаются психологи, психотерапевты и психиатры (это, кстати сказать, наша с Анатолием Николаевичем базовая специализация): психологи концептуализируют информацию, которую получают в своих исследованиях (что-то пытаются разглядеть в создаваемых ими метамоделях и полученных статистических таблицах), психотерапевты непосредственно работают с фактическими проявлениями тех или иных процессов и, насколько это возможно, оказывают на них влияние, а вот психиатры (и это самая беззаботная специальность из перечисленных) решают, по большому счёту, один-единственный вопрос — сошёл с ума человек или нет (то есть они должны понять суть происходящего, и этого для них вполне достаточно, потому что остальное — детали, содержание которых почти не влияет на логику последующих действий врача-психиатра). Конечно, я известен как психотерапевт, а Анатолий Николаевич возглавляет кафедру медицинской психологии в РГПУ им. А. И. Герцена, но оба мы прекрасно отдаём себе отчёт в том, что и психотерапия, и психология напрочь лишены эффективности и какого-либо смысла, если психотерапевт и психолог не имеют прежде всего ответа, получением которого занят психиатр, — о сути того самого процесса, который нам так или иначе предъявлен пациентом, а потом нами же и объяснён. Поверьте, если психотерапевт примется за лечение психоза, «разоблачая», как ему кажется, бредовые «когниции» своего пациента, а психолог начнет анализировать галлюцинации как факт восприятия — толку от этого, прямо скажем, будет маловато. Иными словами, если мы рассчитываем на корректные результаты своих исследований и эффективность собственной работы, мы должны понимать, о каком именно процессе идет речь — о том, что лежит в основе реальности, которую мы видим перед собой и пытаемся осмыслить.
Теперь, опуская долгие объяснения и тысячу разных нюансов (делаю это из лучших побуждений), давайте обратимся к сущности процесса, который мы привыкли называть экономикой (имея в виду при этом в первую очередь политическую экономию). Во многом благодаря уважаемым классикам, мы оказались в заложниках у сложносочинённой языковой игры, посвящённой «товару» и «деньгам», отражающим наше наличное экономическое бытие — такой хайдеггерианский Das Man. Но понятно, что и «товар», и «деньги» не существуют в реальности в качестве таковых, в реальности существуют «предметы» (включая услуги, знания и др.), в которых люди испытывают потребность (то есть некие объективные ценности), и также какие-то условные фишки, которые выполняют роль эквивалентов стоимости в обмене одних ценностей на другие. И если мы сделаем над собой усилие, чтобы отвлечься от этих затемняющих существо исследуемого нами процесса слов «товар» и «деньги», то увидим, что в основе лежит упомянутая потребность — нечто вполне очевидное, но вовсе не продуманное должным образом.
Много истрачено чернил на описание того, что сталось с потребностью в «эпоху потребления» (как она исказилась фантазмом желания и т. д. и т. п. — см., что называется, Жижека), много дискуссий велось и о том, какие потребности являются объективными (то есть отражают действительно необходимое человеку), а какие — нет (мол, наносное), и как отделить одно от другого. Но, наверное, следовало бы для начала понять, что это вообще такое — «потребность»? Можно, конечно, взять знаменитую пирамиду Абрахама Маслоу и убедиться в том, что перед нами почти полный перечень наших ожиданий — тут всё, что нам надо, и это то, за что мы готовы платить (трудом, деньгами, доверием и т. д.). Где-то по этому пути своего экономического развития человечество всю дорогу и двигалось, научившись покупать, кажется, всё, включая уважение, знание, прекрасное и даже самоактуализацию. Но, опять-таки, всё это не вглубь, а по поверхности. Вглубь — это когда мы понимаем, что потребность — это то самое ожидание: мы не платим и никогда не будем платить за уже удовлетворённую потребность, мы платим и будем это делать лишь за возможность удовлетворения нашей потребности в будущем.
Допускаю, что всё это выглядит как какая-то совершеннейшая, лишенная смысла банальность, а на сцену выкатился капитан Очевидность. Но что если действительно старт политической экономии дало именно представление человека о «будущем», его желание управлять своим будущим, а ещё точнее — гарантировать это своё будущее с помощью тех или иных экономических инструментов?
Вообще говоря, способность представлять («видеть») будущее — это сложный психологический навык (понятно, что мы говорим о времени, которое находится в голове человека, — точнее, о способности его мозга разворачивать представления о мире на оси «прошлое — настоящее — будущее»). Эта способность