Читать интересную книгу "Я" - Щемелинин Сергеевич

А тогда я сообщил им, что мне хотелось бы только одного – побыстрее сесть и вновь увидеть людей на земле, под открытым небом; также я сказал, что мы все, кто остался в живых, больны, и что нам срочно нужно лечиться; поэтому, когда я приземлился, нас уже ждали – заботливые руки поддерживали нас, а доктор ободрил меня, сказав, что все будет хорошо. Я дома, наконец-то, я дома после всех этих испытаний, я хожу по твердой земле, правда, я в больнице, но ведь это временно – меня вылечат, и я снова буду здоров.

Глава 8. На планете.

В больнице было хорошо, врачи знали свое дело, и я день ото дня чувствовал себя все лучше. Мне сказали, что многих сумасшедших из моего экипажа можно вылечить, а вот от наркотической зависимости избавят их всех. Доктора очень удивлялись тому, что я смог так долго продержаться, не прибегая к помощи стимуляторов, и не понимали, за счет чего я смог выдержать все это. Я сказал им, что не знаю, как мне на самом деле это удалось, хотя в действительности прекрасно знал причину – я уже давно больше, чем человек, и вот теперь, во время боя, это проявилось в виде исключительной сопротивляемости и сбалансированности всего моего человеческого тела, а также готовности интеллекта к чрезвычайным умственным перегрузкам. Врачи долго думали и, в конце концов, пришли к единому мнению, что, скорее всего, в сложившейся экстремальной ситуации мой организм использовал еще неизвестные науке резервы, тем самым, подтвердив теорию о потенциально неограниченных возможностях человека. Они мне сообщили об этом, но я-то знал истинную причину своего успеха, а потому не очень обрадовался полученному известию. Мое спокойствие в данном вопросе врачи приписали последствиям накопившейся усталости, иначе, по их мнению, я наверняка гордился бы тем, что выжил благодаря своим своими уникальными возможностями.

Однажды ко мне в палату пришел офицер космических сил. Он пожелал мне скорейшего выздоровления и рассказал свежие новости. Они меня очень интересовали, так как врачи, оберегая мое психическое здоровье, запретили мне смотреть телевизор, сидеть за компьютером, слушать радио, читать газеты и книги, а также разговаривать по видеофону. Оказывается, что за те три месяца, которые я провел над Галактикой, положение дел на войне улучшилось в нашу пользу. Кроме того, множество государств уже вступило в войну, и в дальнейшем, наверное, вступят еще многие.

Я спросил у него, попал ли я куда-нибудь, и тут он мне сказал такое, от чего я действительно удивился: оказывается, из сделанных мной тридцати четырех выстрелов по планетарным системам, тридцать один раз я попал туда, куда и целился, то есть в астероид, а три выстрела пропали зря – и вот итог: сто восемьдесят триллионов человек погибло от моих рук, а тридцать одна планетарная система представляет собой одно гигантское кладбище или, вернее сказать, поле боя, так как все погибшие лежат непохороненными. Это гораздо больше, чем то, на что я рассчитывал, – выходит, я не зря старался!

Офицер также сказал, что через неделю меня выпишут, потому что я уже почти совсем здоров, а после моей выписки нас будут награждать: и меня, и всех остальных. Сумасшедший или не сумасшедший, раз награду заслужил – так получи ее! Командование решило за особые заслуги переименовать мой корабль и дать ему вместо номера имя собственное. "Подумай, – сказал мне на прощание офицер, – и на церемонии награждения скажешь это имя. Как ты решишь, так он и будет называться".

Прошло еще несколько дней. Я все еще продолжал лечиться в военном госпитале, когда по телевидению выступил глава нашего государства (одновременно являвшийся и нашим главнокомандующим), который произнес речь. Он говорил о войне, о народе, призвал всех и дальше сражаться, напомнил об успехах и – что самое удивительное для меня! – назвал меня национальным героем.

Это была слава, настоящая слава, слава, заслуженная тяжелым трудом! Душа моя летала, как на крыльях! Я видел восторг и уважение в глазах, словах, а главное – сердцах и делах окружающего меня персонала; но все же я понимал, за что меня так уважают, и это знание делало мою радость более сдержанной: на сегодняшний день я уничтожил больше всех людей, больше, чем какой-либо другой солдат из всех воюющих государств. На мне кровь триллионов – и не так-то легко моей душе примириться с этим.

Было ли мне жаль погибших от моих рук? С одной стороны – да, а с другой стороны – нет, и в этих моих чувствах нет неправды.

Госпитали и больницы были полны больными лучевой болезнью и нервным истощением; многим триллионам космос стал бескрайней могилой, и где-то никогда не дождутся домой своих сыновей; масса планет лежала в руинах… – кто прав, а кто виноват – я не знаю… – а в Галактике все равно продолжается эта война…

Люди сами себе могут создать такие проблемы и трудности, которые матушка-природа никогда не создаст своим детям!

Вскоре через неделю после столь знаменательной для меня речи нашего лидера произошла процедура награждения: мы стояли все в ряд, все, кто остался в живых из целого экипажа, перед нами держали знамя, кругом были камеры, и нас снимали со всех сторон, а мы, непривычные к форме, стояли и переминались с ноги на ногу. Нам было неловко от такого пристального внимания. С почетного караула, стоявшего возле нас, можно было хоть сейчас писать картину "Образцовый солдат", а с нас – "Арестованные перед походом в баню", и эта мысль придавала всему происходящему некоторый оттенок веселости и несерьезности, но я брал пример с караула и вел себя соответственно моменту – был собранным и сосредоточенным; но все же, когда я потом увидел себя по телевизору, ничего этого не было: глубочайшая тоска на фоне каменной усталости легко читалась на моем лице. Среди всех нас только я один был нормальный, а остальные – сумасшедшие наркоманы: они глазели по сторонам, норовили выйти из ряда, переминались с ноги на ногу и перешептывались, а один с умным видом, задрав голову к потолку, ковырялся в носу – я был среди них, как белая ворона.

Государство расщедрилось для своих героев. Сначала мы получали ордена от нашего правительства: я получил их три штуки, включая одну высшую награду; затем мы получали награды от союзных стран, и их тоже было довольно много, а ведь нас еще после предыдущего полета награждали орденами и медалями, поэтому в итоге моя грудь засияла, как у настоящего героя. В конце церемонии награждались и погибшие члены нашего экипажа – они награждались посмертно.

Я совершенно не испытывал ни чувства признательности за награды, ни чувства гордости от совершенных подвигов: я ничего не ждал от своего государства потому, что я сражался не за него, а за свой народ, а это в моем понимании хотя и похожие, но все-таки разные вещи, и согласно такому моему пониманию я правильно выполнил свой долг; и не ради наград я сражался и буду сражаться там, далеко-далеко, среди звезд, не ради наград…

А гордость? Что такого выдающегося я сделал, чтобы гордиться, надувая свою грудь и выпучивая глаза, как глупый павлин? Я выжил и добился успеха – это хорошо, и этого вполне достаточно. Я – не гордец, я не был им и постараюсь не стать им впредь: меня ждут звезды, среди которых так легко умирать гордецам, меня ждет оставшаяся мне часть жизни, в которой по-большому счету я еще ничего не сделал, так чем же мне гордиться?

Затем объявили, что корабль объявляется гвардейским с присвоением ему собственного имени. Меня попросили огласить то имя, которое, по моему мнению корабль достоин носить. Я вышел вперед и сказал:

– Благодарю за честь. С этой минуты корабль будет называться "Красный".

Я специально выбрал такое имя – путь корабля прошел по крови триллионов, и он действительно стал красным от пролитой им крови. Потом заиграл государственный гимн, а когда он закончился, завершилась и вся церемония награждения, и меня отправили обратно в госпиталь.

Мне долго не давала покоя одна мысль: "Почему никто другой не смог воспользоваться применяемой мной технологией атаки планетарных систем: прыжок – выстрел – бегство с запутыванием следов – прыжок – выстрел и так далее?" Я знал, что многие пытались сделать это, но у них ничего не получилось: все обычно просто промахивались, хотя иногда и попадали, но такого великолепного результата, как у меня, никто не достиг.

Я вспомнил как однажды один командир попал не в астероид, а прямо в планету – хорошо еще, что она не разрушилась, – взрыва не было, но ее атмосфера разогрелась до температуры в несколько десятков тысяч градусов, и все живое сгорело на ней, как в крематории. Я – исключение, которое только лишь подтверждает правило: человек не может сделать такой кровавый слалом в космосе с кошмарной психологической мясорубкой под конец, а я смог – ведь я не человек, а некто больший. Я понял это, когда звучал гимн, но не смог додумать эту мысль до конца; не смог или не успел прийти к тому выводу, к которому все же пришел, но пришел уже гораздо позже.