Я уже упоминал, что некоторые наши сограждане не желают ничего знать о шпионаже, каким бы способом он ни велся. Другие предпочитают старомодное разведывательное ремесло, так красиво изображенное в шпионских романах и фильмах. И наконец, третьи считают: раз шпионаж существует, то шпионить нужно с умом, таким способом, с помощью которого можно рассчитывать на получение ценной информации без привлечения постороннего внимания.
Решение приступить к осуществлению программы «У-2» основывалось на высказанных еще в 1955 году соображениях о ее важности для нашей национальной безопасности. Нам требовалась информация для составления различных военных программ, в частности ракетной. Ее нельзя было разработать без свежих сведений о планах Советского Союза в этой области. Пришлось бы гадать о характере и размерах угрозы внезапного ракетно-ядерного удара Советов, поставившего бы под вопрос само существование Соединенных Штатов. Меры самозащиты являются неотъемлемым правом суверенитета. Само собой понятно, что этот принцип ни в коем случае нельзя использовать легкомысленно.
Возвращаясь мысленно к тем временам, я могу сказать честно и откровенно: большинство американцев было согласно с тем, как мы действовали в тогдашних обстоятельствах. Возникшая в пятидесятые годы ракетная гонка приняла серьезный характер, и полеты «У-2» помогли нам получить необходимую информацию о прогрессе Советов в этой области.
Поскольку я рассматриваю в этой главе различные слухи и мифы, мне хотелось бы упомянуть об одной выдумке, связанной с операцией «У-2». И в Советском Союзе, и у нас, в Соединенных Штатах, да и в других странах упорно распространялась версия, будто бы Хрущев был потрясен тем, что мы посылали самолет в воздушное пространство СССР. На самом же деле советскому лидеру еще за несколько лет до злосчастного рейса было прекрасно известно, что мы систематически прибегаем к таким операциям. Возможно, поначалу у него были не совсем точные сведения, но обмен дипломатическими нотами происходил по этому вопросу еще до 1 мая 1960 года, когда самолет был сбит над территорией СССР. Это означало, что средства ПВО Советской Армии стали более точными и мощными.
Следовательно, Хрущев специально разыграл гневный припадок на Парижской встрече[130]. В то время он не видел никакой возможности достичь успеха на переговорах по берлинскому вопросу. Кроме того, у него были большие неприятности с китайскими коммунистами. После визита к президенту Эйзенхауэру осенью 1959 года хозяин Кремля остановился в Пекине по дороге домой и встретился с Мао. Но ему не удалось расположить к себе китайского диктатора. Хрущев также опасался, что советский народ чересчур дружелюбно отнесется к президенту Эйзенхауэру, когда тот летом 1960 года посетит, как намечалось, Москву. Учтя все эти неблагоприятные для него обстоятельства, Хрущев, поразмыслив, принял решение использовать досадный первомайский инцидент с «У-2» в качестве предлога для того, чтобы торпедировать конференцию и сорвать визит Эйзенхауэра в СССР.
Имеются доказательства, что в течение первых двух недель мая, то есть после того, как «У-2» был сбит, и до намеченного открытия Парижской конференции, на президиуме ЦК КПСС велись долгие дебаты. Как я полагаю, вопрос заключался в том, положить ли инцидент с «У-2» под сукно или же использовать его для срыва конференции. Кроме того, имеются донесения, что Хрущеву был задан вопрос, почему он не упомянул о полетах самолета над страной во время своего визита к президенту в 1959 году, более чем за шесть месяцев до того, как «У-2» был сбит. Говорят, что советский лидер пояснил: не хотел, мол, нарушать дух Кэмп-Дэвида.
Чтобы закончить разговор об «У-2», хочу ответить еще на одно критическое замечание. Нас упрекали: мы, мол, узнав о том, что пилот Пауэрс выбросился с парашютом и остался в живых, подтвердили — он действовал по нашему приказу. А нужно было бы до конца держать язык за зубами и ни в чем не признаваться, утверждая, что Соединенные Штаты в принципе против шпионажа.
Конечно, наши критики теоретически правы, действительно существует старая традиция, прекрасная для своего времени: нельзя ничего говорить о шпионских операциях. И если шпион схвачен, то исходили из того, что он будет держать язык за зубами. Руководители разведки сохраняли молчание даже в тех случаях, когда их несчастливые подопечные начинали говорить.
Но в XX веке этот принцип уже не всегда срабатывает. История с «У-2» — как раз такой случай. Ведь о создании самолета, его истинном предназначении, успешных результатах его использования в течение пяти — лет было известно широкому кругу лиц в нашем обществе. Это было неизбежно, учитывая необычность проекта, его высокую стоимость и сложность. Оперативное использование самолета «У-2» нельзя было ставить в один ряд с рутинной засылкой секретного агента через границу. А что это значит? Да в первую очередь то, что множество лиц, имевших то или иное отношение к проекту «У-2», сразу бы поняли: американское правительство лжет, отрицая факт посылки самолета в шпионский полет над Советским Союзом. А раз так, то это вскоре узнала бы вся общественность в США и во всем мире.
Еще более серьезным был вопрос об ответственности правительства. Для исполнительной власти занять позицию, что подчиненные ей лица подготовили и провели, мол, на свой собственный страх и риск такую операцию без санкции сверху, было бы равносильно признать безответственность правительства, отсутствие контроля за действиями нижестоящих учреждений, чреватыми крупным ущербом для нашей национальной политики. Согласитесь: правительство попало бы в труднейшее положение. Попытка замолчать все это дело, по моему мнению, не имела никаких шансов на успех и была бы равносильной нашему признанию совершившегося факта.
На мой взгляд, нельзя считать правильным, что президент, как глава правительства, взял на себя ответственность за операцию с «У-2» (как, впрочем, позднее и за аферу в бухте Кочинос на Кубе). Однако при тогдашних обстоятельствах это, видимо, было единственно возможное решение. Конечно, каждый подчиненный хозяина Белого дома, в том числе и директор Центрального разведывательного управления, был готов взять на себя полностью или частично ответственность за обе эти акции и даже признать, если бы от него потребовали, что он действовал без необходимой санкции. Теоретически это многим, возможно, показалось бы приемлемым решением, но на практике, по-моему, выглядело бы чрезвычайно сомнительным.
Ныне в области разведки сделано много признаний — молчаливых и подкрепленных действиями или словами. Когда Москва согласилась обменять Фрэнсиса Пауэрса на полковника Рудольфа Абеля, она тем самым с предельной ясностью признала, кем он был на самом деле, — советским супершпионом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});