и приговорить ее к жизни взаперти до тех пор, пока ему не заблагорассудится выпустить ее. Едва живая, Сесилия лежала тогда на ледяном ветру в той самой бухте, на которую смотрела сейчас Гарриет, – всего в километре от места, где они с Тедом вместе грели девочку у камина и отпаивали виски, пытаясь спасти ее жизнь.
Боль всех несчастий и унижений, через которые пришлось пройти Сесилии, пронзила ее, и Гарриет согнулась, отплевываясь желчью. Пытаясь прийти в себя, она всей грудью вдохнула морской воздух. Послышался шорох гальки, и рядом, словно молния, появилась Ребекка.
– Что случилось, мамочка?
– Все хорошо, дорогая… Просто животик болит немного. Пойдем скорее в дом. – Ей нужно было поскорее найти дневник, поведать ему все и забыть об этом навсегда.
– Держись, мамочка, – сказала Ребекка, протянув ей руку, и они вместе зашагали в сторону уютного домика «Сивью».
Уложив Харви и Ребекку спать, Гарриет подошла к туалетному столику, достала из его ящика дневник и постаралась извлечь из памяти все подробности только что пережитой ею бессонной ночи.
Суббота, 26 июля 1952 года
Дорогой дневник,
Два дня назад, во время посещения Джейкоба в лечебнице Гринуэйс, я обнаружила, что Сесилия не утонула, в чем я была все это время так убеждена, – она жива. Ее держат в особо охраняемом крыле в лечебнице Гринуэйс, потому что она хочет покончить с собой, считая, что утопила свою девочку.
Я не смогу спокойно жить с мыслью о том, что на мне, возможно, есть доля ответственности за тот ад, который был уготован Сесилии. Думая, что она хотела бы именно этого, я нашла и вырастила ее ребенка – так, как сделала бы это она, с ее жизнелюбием и ее убеждениями, которые заставили меня иначе взглянуть на мир.
И вот вчера, вооруженная знанием, открытым мне только недавно, я пошла в полицию, чтобы рассказать, что дочь Сесилии жива. Что я нашла и вырастила ее, веря в то, что Сесилия погибла.
Я оставила свою малышку, которую люблю больше, чем когда-либо могла себе представить, и ушла, чтобы во всем признаться. Я знала, что, по всей вероятности, Ребекку заберут у меня и вернут Сесилии и что никогда больше я не увижу свою малышку.
В течение невыносимо долгой поездки на автобусе до чичестерского полицейского участка я еще раз все обдумала. Я пыталась понять, не убедила ли по личным причинам саму себя в смерти Сесилии из-за того, как сильно я хотела иметь ребенка.
Однако с тех пор, как мне открылась правда, я не знала покоя. Я знаю, что, был бы у меня хоть малейший повод для сомнений, я бы немедленно сделала то же, что сделала вчера.
К какому же еще выводу я должна была прийти? В ту ночь, когда я нашла чуть не замерзшую насмерть Ребекку, у самой воды лежали туфли Сесилии, а море штормило, и ночь была очень холодной. Более того, в следующие месяцы по деревне прошел слух о том, что Чарльз Норткот снова женился, и я прочитала в газете, что на берегу нашли тело утонувшей женщины. Неужели я так виновата, что пришла к этому выводу?
Я корю себя за то, что не попыталась выяснить наверняка, что с ней случилось, но раскрыть правду было бы почти невозможно. Чарльз скрывал существование дочери с тех самых пор, как Сесилия сбежала с ней, едва девочке исполнилось пять дней от роду. Я же позволила ему держать всю эту историю в тайне еще пять лет, боясь, что Ребекку заберут и отправят на удочерение за границу. Так и вышло, что Ребекка выросла в секрете – но какой ценой для Сесилии?
Ребекка – ребенок Джейкоба, поэтому я ответственна за нее. Я люблю ее, как любила бы свою родную дочь и как любила свою госпожу. Все указывало на то, что Сесилии больше нет. Но все равно я никогда себя не прощу.
Когда я оказалась рядом с участком, ноги мои отяжелели, но я заставила себя войти внутрь и попросила дежурного позвать детектива, чтобы поговорить с ним о Сесилии Бартон. Комната плыла у меня перед глазами, пока я сидела и ждала, когда ко мне подойдут, а руки мои тряслись так сильно, что мне пришлось спрятать их в карманы пальто.
Наконец в комнате ожидания появился мужчина с вытянутым лицом и густыми черными усами.
– Миссис Уотерхаус? Я детектив-инспектор Гиббс. Прошу, идите за мной.
Я сразу же узнала его: именно он допрашивал меня в поместье Норткот в тот день, когда Сесилия пропала. В тот день он чувствовал, что я что-то скрываю, и выглядел довольно злым. Я опустила голову и попыталась отгородиться от яркого света, щелканья печатных машинок и звонков телефонов, переполнявших комнату. Мне пришлось смотреть, не отрывая глаз, за тем, как он постукивает по полу ногами в дорогих лакированных полуботинках, – только это и помогало мне удержаться от того, чтобы не развернуться и не убежать прочь. Я знала, что мне стоило сказать ему одно только предложение, и он бы сразу отправил кого-то в «Сивью», чтобы забрать у меня мою драгоценную Ребекку.
Мы вошли в небольшую комнату без окон, и он предложил мне присесть. Я подчинилась, положив сумку на колени в попытке скрыть свои дрожащие ноги.
– Стало быть, вы располагаете информацией по делу о Сесилии Бартон, я правильно вас понимаю? – медленно заговорил он, и я начала беспокоиться. Закурив дешевую сигарету и бросив помятую пачку на стол, он отодвинул свой стул с таким скрежетом, что я подпрыгнула на месте от испуга. Не знаю, почему, но я вдруг подумала, что ему нельзя доверять. Я не могла рассказывать этому мужчине о своей глубокой боли; но я не могла рассказывать об этом никому. Мне хотелось только развернуться и уйти. Я знала, что каждый вдох, сделанный мною в той комнате, может стать последним для меня как матери.
Я представила, что Сесилия сидит рядом со мной и держит меня за руку, и рассказала ему свою историю. О том, как догадывалась, что Сесилия поехала в бухту Уиттеринг, так как именно там она отдыхала в детстве. О том, как обнаружила ее туфли на берегу моря, о том, как нашла ее крошку. О том, как Ребекка была при смерти, а владелец местной фермы спас ей жизнь и предоставил нам кров, где я и пробыла последние пять лет, воспитывая Ребекку, как собственную дочь.