стал как снег. Да уж, не будем вспоминать, что здесь началось. Но недолго. Начальство объявило субботник, совмещенный с баней и кино. Ну а как? Все равно в тот день нормально никто заниматься не мог.
Под самый вечер до нас довели информацию, что Командира вызвали в Кремль к самому товарищу Сталину. А там начальник авиации генерал-лейтенант Рычагов обвинил Командира чуть ли не в диверсии. Вроде как из-за него полк бомбардировщиков разбился. Но мы в это, разумеется, не поверили. Вот ни настолечко не поверили.
Наши, конечно, без дела не сидели. Барс в Москву вылетел аж из-под Астрахани, Комиссар в Пензу улетел, а Пласт тут остался, на телеграфе и для координации.
Двое суток поступала противоречивая и недостоверная информация. А уж какие слухи гуляли. То Командир генерала Рычагова прямо при товарище Сталине до полусмерти избил, и его специальным самолетом, закованного в кандалы, выслали в Турцию. То его назначили генералом и отправили на Дальний Восток танковой дивизией командовать. То арестовали прямо в Кремле, потому что он оказался то ли японским, то ли польским шпионом.
А потом прилетел Барс, лично. Занятия, само собой, сорвал. Зато вести привез из первых рук от самого товарища Жукова. Оказалось, Командир вместе с помощником начальника Генерального штаба РККА по авиации генерал-лейтенантом товарищем Смушкевичем обвинили главкома ВВС товарища Рычагова в некомпетенции. Но это еще ладно, полбеды.
Потом было разбирательство у товарища Сталина. А там присутствовало практически все руководство страны, ответственное за авиацию. Барс как начал перечислять, какие люди там были. Ох, мамочки! Начиная от наркома Тимошенко и начальника Главного управления противовоздушной обороны генерал-полковника Григория Михайловича Штерна до наркома авиапромышленности Шахурина и самого Георгия Константиновича. Так вот, Командир, отвечая на какую-то реплику Рычагова, и заявил, что нет у Красной армии военно-воздушных сил, а есть самолетики, кое-как разбросанные по аэродромам, а что с ними делать, внятного представления у товарища Рычагова нет.
Тут товарищ Сталин не стерпел и велел нашего Командира на губу посадить. В Кремле! Но… Просидел он там меньше суток. За это время руководство страны и лично товарищ Сталин во всем разобрались. Рычагов и еще чуть ли не с десяток генералов авиации были освобождены от занимаемых должностей и отправлены в распоряжение отдела кадров КА. Товарищ Смушкевич возглавил авиацию Советского Союза, а Командир буквально со дня на день вернется целый и невредимый.
Через два дня, как Барс и обещал, Командир вернулся и сразу огорошил нас новостью, что через недельку-другую нас посетит сам начальник Генерального штаба товарищ Жуков.
Правда, пробыв с нами менее суток и показав, что с ним все в порядке, Командир снова улетел. А мы остались. Комиссар и капитан Живин, наверное, от нервов, вдруг решили, что для приема Георгия Константиновича у нас недостаточно прибрано, и решили чистоту навести. Так что физкультура у нас моментально превратилась в строительные, вернее даже, дорожные работы. Все, что можно, красили, что нельзя, белили, а грязь засыпали – ладно, пытались засыпать – песком.
Когда Пласт все это увидел и схватился за голову, уже было поздно. Мало того что песок проник во все помещения, так он еще и случайным образом окрасил окрестный снег во все оттенки желто-коричневого.
Что потом Ерофей Степанович говорил горе-строителям, курсанты не слышали, но не хвалил уж точно. Капитан Живин после этого разговора от руководства, по сути, был отстранен. Да, наверно, и правильно, как-то не получалось у Живчика командовать. Суетился все чего-то, дергался, даже на курсантов срывался, чего сроду не было. Наверно, доказать себе что-то хотел. Может быть, что на самом деле может Барса заменить. Ай, да бог с ним.
А вон за тем ельником кореец Пак из второго взвода лодыжку подвернул и лыжу сломал. Оказалось, там под снегом одни кочки, и даже инструктора об этом не знали.
Так что под ноги смотреть! Не расслабляться! А то вон как я вчера опростоволосился. Это ж надо! Перепутать вертикальную и горизонтальную наводку у пушки. Смотрю, ствол вниз идет, и продолжаю наяривать. В итоге худший результат во взводе. Срамота! Что тут еще скажешь.
Смотри-ка, следы. Волчьи? Или собака умудрилась сюда забрести? Отец, помнится, учил отличать. У пса след более разлапистый, у волка более узкий. Еще у волка два передних пальца выдвинуты так далеко вперед, что целиком оказываются впереди боковых. Да и цепочка следов не зигзагом, а прямая. Точно волк. А чего он один? Больной? Больной зверь – это плохо, тогда на всякий случай нужно доложить, как добегу.
Жуков постарался сконцентрироваться, но получилось плохо, больно уж много произошло за последнее время событий. И приезд к ним в гости аж самого начальника Генерального штаба был среди них для Ивана, пожалуй, самым малозначительным.
Сказал бы кто такое в прошлом году, опять бы не поверил. Не жизнь, а сказка. И ладно бы дело ограничилось только общей фотографией курсантов с Георгием Константиновичем, что само по себе достойно того, чтобы внукам рассказывать.
А его Командир лично товарищу Жукову представил. «Вот, Георгий Константинович, Иван Жуков. Пока сержант, но парень толковый, смекалистый, хваткий. И главное, поле боя видит». Генерал армии руку простому сержанту крепко пожал, покивал и посмотрел так со значением. Аж сейчас мурашки по спине побежали.
Правда, из его взвода товарищ Жуков и Игорю Белову руку пожал. А как иначе, Белый свой в доску, проверенный кадр. И в Зимнюю, считай, вместе с Командиром воевал. Да и взводный он надежный, как штык от трехлинейки.
Игорь тогда посмотрел на него, словно хотел сказать: вот, мол, не ты один такой особенный. М-да… Жаль…
В какой-то момент честолюбие Игоря оказалось сильнее нашей дружбы. Не смог спокойно на мои успехи смотреть. И опыт боевой, и то, что взвод один из лучших – его заслуга, а хвалят меня. Да и не в похвале дело, видно же, кто из нас чего стоит. Не было бы меня, близко бы никто с ним не сравнился: грамотный, упорный, харизматичный. Ишь какие я теперь слова знаю. М-да… Харизматичный. А тут я такой… рыжий. И на Мэй он неправильно смотрит. Плохо смотрит. Или это я уже сам себя накручиваю?
Нет, все-таки надо отдать Белому должное. Завидует, но зависти своей воли не дает. Не придирается или еще как-то службу мне усложнить не пытается. Отношения у нас, можно сказать, остались, какие и были. Только вот шутки стали у Игоря злые, язвительные, да душевная связь, что у нас в начале службы образовалась,