Читать интересную книгу Солдат удачи - Михаил Ахманов

Его ладони, преодолев знакомое сопротивление, прижались к гладкой коре, и в следующий миг реальность Диска дрогнула, растаяла, исчезла. Иные картины поплыли под его сомкнутыми веками в мелькании дней и ночей, месяцев и лет; он будто мчался на бешеном скакуне, и каждый шаг уносил его в прошлое, мимо каменистых круч Гаскони, мимо парижских мостов, площадей и башен, мимо холмов в виноградной зелени, замков, таверн, церквей и аббатств, мимо складов и причалов с судами, чертогов королевского дворца и залов ратуши, мимо полей сражений, заваленных мертвыми телами, мимо дымящихся пушек и батальонов бегущих в атаку гвардейцев, мимо пышных процессий, охот, похорон, коронаций, великих посольств… Лица друзей и недругов мелькали перед ним, а их имена, вернувшись к жизни, звучали то грохотом набата, то ревом разбушевавшихся стихий: грраф де Ла Ферр… баррон дю Валлон де Бррасье… аббат д'Эррбле… де Трревиль… де Варрд… Ррошфорр… Беррнажу… Джоррдж Вильеррс…

Мужчина лет сорока, в багряных одеждах… Туфли с серебряными пряжками, тонкие кружева вокруг запястий и шеи, шляпа, аметистовый перстень на пальце… Лицо – худощавое, властное, с остроконечной бородкой, широким выпуклым лбом и пронзительным взглядом темных глаз… Джаннах? Нет, Джаннах был только его подобием! Кардинал Ришелье, герцог дю Плесси… Враг, потом – покровитель и, наконец, повод для гордости: он, юный гвардеец, знал человека, чье имя было символом Франции.

Суровые черты мужчины в красном изменились, расплылись, и перед Дартом встала женщина – прекрасное лицо на фоне обтянутых штофом стен, величественная осанка, блеск бриллиантов, пышное платье с низким вырезом. Королева… Констанция и он служили ей… Та, первая его любовь, погибшая в монастыре, в Бетюне…

Ночь, берег Лиса, Армантьер. Дорога, ведущая к городу, – влажная земля, низкие коренастые дубы, словно тролли, присевшие на корточки, блеск редких молний над горизонтом… Темные фигуры в плащах и широкополых шляпах, женщина на том берегу реки и палач, вскинувший широкое тяжкое лезвие… Ветер треплет белокурые локоны женщины, ее глаза закрыты, шея покорно обнажена… Графиня де Ла Фер, убийца Констанции… леди Винтер…

Эта сцена будто подбросила дров в пылающий костер его воспоминаний. Они наплывали одно на другое, смешивались, пересекались, иногда – четкие, ясные, иногда – смутные, мерцающие в тумане детства и отрочества; он находился разом в сотне мест, он видел сотни лиц, он слышал голоса и смех, мольбу и крики, стоны, брань; то палуба корабля покачивалась под ним, то жесткое седло, то шелестели травы под ногами, то поскрипывал паркет, то звонко отзывались каменные плиты.

Ему снова было девятнадцать, и он въезжал в ворота Менга на дряхлом рыжем мерине: отцовский клинок – у бедра, кошель с пятнадцатью экю – за поясом, гасконский берет на смоляных кудрях, облезлое перо, куртка в дорожной пыли… Он видел дом на улице Старой Голубятни, просторный двор, широкую лестницу, сверкание шпаг и голубые плащи мушкетеров, резкий профиль де Тревиля – сухие губы, упрямый подбородок, нос, словно клюв коршуна. Вместо дома, двора и лестницы вдруг возникло заброшенное здание с выбитыми стеклами – монастырь Дешо, где он сразился с де Жюссаком; затем – королевский кабинет: красного дерева мебель, хрустальные жирандоли, кордовская кожа, зеркала и недовольное лицо владыки…

Вся эта роскошь внезапно исчезла, сменившись другой, более скромной обстановкой: дубовые стол и стулья, вместительные шкафы, сундук, накрытый полосатым ковриком. Гостиная в доме Бонасье… А тот изящный силуэт у шкафа – Констанция: темные волосы, плавный росчерк бровей, голубоглазое лицо со вздернутым носиком, кружева вокруг стройной шеи… Их первая встреча… Он знал, что сейчас она скажет: «Могу я довериться вам, сударь?» И он ответит: «Что за вопрос! Вы же видите, как я вас люблю!»

Он стоял в темноте, у дверного проема, скрытого драпировкой, вслушиваясь в щебет женских голосов, чувствуя, как овевает лицо теплый благовонный воздух. Вдруг чья-то рука, восхитительной белизны и формы, просунулась сквозь драпировку. Он понял, что это – награда; упал на колено, схватил эту руку, почтительно прикоснулся к ней губами. Рука исчезла, оставив на его ладони перстень – алмазный перстень ценою в тысячу пистолей, как утверждал позднее де Тревиль. Знак королевской милости… Где он теперь? Кто его носит?

Пыль взметнулась из-под копыт, домишки предместья Сент-Антуан скрылись за поворотом, и только Бастилия еще грозила вслед своими мрачными башнями. Смех, гулкий конский топот, скрип седел, возгласы и ароматы кожи, пота и вина… Вперед, гвардейцы Дезэссара! Вперед, в Ла-Рошель! За славой, ранами и смертью, по воле короля и кардинала, под знаменем герцога Орлеанского!

Боже, как он был молод! Как молод и полон надежд!

Но юность прошла, и потянулась череда тоскливых долгих лет. Кажется, он позабыл Констанцию и редко вспоминал друзей; их заменили вино и служба, честолюбивые думы, интриги и интрижки. Что еще? Пост капитана в бывшем полку де Тревиля, потом – генеральский чин и жезл маршала Франции… Но маршалом он был недолго: столько времени, сколько неслось к французским траншеям пушечное ядро.

Чудовищный удар ошеломил его, сухо и страшно треснули кости, хлынула кровь, и взор заволокло предсмертной дымкой… Он снова умирал, сжимая в холодеющей руке маршальский жезл с золотыми лилиями; умирал на поле битвы одиноким, ибо лучшее, самое светлое и дорогое умерло еще раньше, оставшись в юности. Умирал и шептал слова, звучавшие странной загадкой для офицеров, склонившихся над ним…

– Атос, Портос, до скорой встречи! Арамис! Прощай навсегда!

* * *

Дарт отшатнулся от дерева, рухнул на землю и долго лежал, глядя в охристые небеса и втягивая сквозь зубы прохладный воздух. Боль отпустила его, дыхание успокоилось, смертный час отлетел и угнездился в прошлом платой за возвращенные потери. Глаза Дарта были раскрыты, но он не видел ни собиравшихся на горизонте туч, ни алого солнца, застывшего в небе, ни древесных ветвей с потоком багровой листвы. Он вспоминал.

Все, все вернулось! Горе и радость, минуты счастья и мук, друзья и недруги, лица и имена, даты и обстоятельства; полный список триумфов, побед и поражений, который завершился маршальским жезлом и смертоносным ядром. Но даже это последнее воспоминание не тяготило и не страшило его – не потому, что мгновения смерти и торжества слились, а лишь по той причине, что оно б ы л о… Было и останется с ним навсегда!

Наконец он поднялся, вытер потный лоб, стряхнул землю с голых плеч и тихо напомнил самому себе:

– Шарль… меня зовут Шарль…

Это звучало гораздо лучше, чем прежнее имя – вернее, осколок имени, которым он пользовался много-много лет. Сколько же? Сколько длилась его вторая жизнь? Он начал считать, припоминая все свои полеты, периоды странствий, время отдыха и ту историю, когда попал к реаниматорам вторично, вернувшись с Растезиана с раздробленной ногой; потом усмехнулся и вымолвил:

– Зачем, мон дьен? Главное, помню… Помню!

Веки его опустились, и он увидел лицо Констанции: ее улыбку, синие глаза-фиалки, вздернутый носик над пухлым ртом, ямочки на щеках, блеск темных локонов и нежную стройную шею. «Могу я довериться вам, сударь? – прошептала она и тут же добавила: – Все, что мне нужно, – согреться на солнце и чтобы ты был рядом…»

– Я рядом, милая, – ответил ей Дарт, – совсем рядом.

Он был свободен точно ветер. Мысли о прошлом и об ушедших, чьи жизни были смыты временем, его не печалили; он знал, они ушли не к Тьме, а к Свету и терпеливо ждут его. Ждут, примирившись меж собой, забыв о взаимных обидах, ненависти, страхе; ждут, когда он придет к ним и принесет свою любовь. Ту частицу любви, которую еще предстояло испить.

Шарль д'Артаньян, мушкетер и капитан мушкетеров, маршал Франции, солдат удачи, глубоко вздохнул и сделал шаг. Один-единственный шаг.

Вселенная раскололась и сомкнулась за его спиной.

Примечания

1

Соответственно 18 000 км, 200 и 100 км; лье составляет 4,44 км.

2

Varium et mutabile semper femina – женщина всегда изменчива и непостоянна (лат.).