– Знал бы, я бы вам сам сказал.
– Думаю, сэр, подождем, пока наши начнут палить, и двинем. Когда с неба бомбы падают, тут уж никто по сторонам не смотрит.
За окном хромой уборщик сметал мусор к тачке.
– Сейчас все зависит от датчан,– сказал Шарп. – От того, что они станут делать. Сдадутся или нет.
– Надо подбросить побольше бомб,– рассудил Хоппер.– Что толку дразнить? Прищемить как следует, вот и все дела.
– Если они сдадутся, то и проблем никаких нет. Передадим мистера Сковгаарда британскому врачу, и все. А вот если не сдадутся…– Он не закончил, потому что плохо представлял, что будет в этом случае.
– Так и будем бегать от этого капитана Лавасёра? Шарп кивнул.
– Думаю, здесь мы в безопасности.
– Ладно. Так значит, сэр, как стемнеет и наши начнут колотить, я проберусь на корабль.
– Хорошо. Скажи капитану, что я останусь здесь, с мистером Сковгаардом.– Никакого другого плана у Шарпа не было. Он понимал, что должен выследить Лависсера, но сейчас на первое место вышла другая задача: охранять Оле Сковгаарда.– А потом, когда все кончится, мы втроем, ты, Коултер и я, раскопаем тот дом. Там должны быть деньги в подвале. Золото. Сорок три тысячи гиней.
– Сорок три тысячи?
– Ну, может, кроме пары пригоршней. Хоппер присвистнул.
– А капитан Лавасёр сам в пепел не залезет?
– Нет, пока там слишком горячо.
– Тогда будем молиться, чтобы они поскорей сдались.– Хоппер выглянул в окошко.– Вы только посмотрите, сэр, на этого придурка! Подметает город! А вам, сэр, надо бы вздремнуть – вид у вас хуже некуда.– Он недовольно обвел взглядом комнатушку. – Тут и койку-то некуда поставить. Вы бы, сэр, шли в церковь, а? Там тихо и спокойно.
– Ладно. Разбуди, когда соберешься уходить.
– Есть, сэр.
В церкви действительно было тихо, но заснуть все равно не удалось. Прикорнув на задней скамье, он уставился в запыленное мозаичное окно над нехитрым алтарем. На улице темнело, детали мозаики просматривались плохо, и только золотистые волосы детей и серебряный ореол над головой Христа сияли в лучах заходящего солнца. Вокруг ореола были написаны какие-то слова на датском.
Шарп услышал, как открылась дверь, и обернулся – это была Астрид.
– Ты такой задумчивый.
– Вот думаю, что там написано. На окне.
Астрид посмотрела на потемневшее стекло.
– «Lader de smе Born,– прочитала она,– komme til mig».
– Понятней не стало.
– «Приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним»,– перевела Астрид.– Это из Евангелия.
– А-а.
Астрид улыбнулась.
– Ты как будто разочарован. Ждал чего-то другого?
– Думал, там что-то вроде «Наказание за грех ваш постигнет вас».
– Так ты веруешь?
– Неужели?
Астрид взяла его за руку и некоторое время молчала, потом вздохнула.
– Почему люди причиняют друг другу столько зла?
– Потому что война.
– Потому что мир жесток.– Астрид посмотрела на окно. Глаза и ореол у Христа стали ярко-белыми, все остальное потемнело.– Он так и останется наполовину слепым, беззубым и уже никогда не сможет взять в руку перо.– Она сжала его руку.– И мне придется заботиться о нем.
– А я буду заботиться о тебе.
– Ты этого хочешь?
Шарп кивнул. Вопрос не в том, хотел он или нет, а в том, сможет или нет. Сможет ли жить здесь? Сможет ли ужиться с ворчливым и раздражительным Сковгаардом? Освоить чужой язык? Быть тошнотворно вежливым и внимательным? А если нет? Но тут Астрид опустила голову ему на плечо, и он понял, что не хочет ее терять. Он сидел молча, глядя на растворяющееся в темноте окно, и думал о том, что сказал лорд Памфри. Что скоро, через несколько лет, будет война, а война обязательно означает продвижение по службе. Он думал о том, что так и не проявил себя офицером.
Был солдатом, хорошим солдатом, но, сделавшись офицером, так им толком и не стал. Рота зеленых мундиров и французы на мушке прицела – вот мечта, ради которой стоит остаться в армии. Но мужчина должен делать выбор. Подумав об этом, он сжал пальцы Астрид.
– Что? – спросила она.
– Ничего.
Синий хитон на Иисусе побагровел, белые глаза налились красным. «Я сплю»,– подумал Шарп, но краски снова померкли, и он услышал глухой удар и инстинктивно обхватил Астрид руками и закрыл своим телом; бомба взорвалась за окном, и мозаичное стекло – все это синее, золотое, алое и зеленое – разлетелось на тысячи кусочков, разрезавших покой церкви. Вслед за ними ворвались клубы дыма, и тишина раскололась в звоне брошенных на пол осколков. Как будто кто-то огромный втянул со свистом воздух.
А потом полетели другие бомбы.
В первую ночь британцы произвели по городу пять тысяч выстрелов. Наблюдая за бушующими за стенами пожарами, они были уверены, что еще одна демонстрация силы и еще одна ночь боли и страданий убедят осажденных в необходимости капитуляции. Во время второй бомбардировки на Копенгаген упало менее двух тысяч бомб, чего, по мнению осаждающих, было вполне достаточно, чтобы гарнизон поднял белый флаг, не потеряв воинской чести. Однако на следующее утро никаких вестей из затянутой дымом столицы не поступило, над цитаделью по-прежнему реяло красное полотнище с белым крестом, а пушки на крепостной стене даже дерзнули открыть огонь по британским батареям. И тогда было решено залить Копенгаген огнем. Весь день к батареям подтаскивали боеприпасы, а с наступлением сумерек громадные орудия взялись за дело с такой настойчивостью, что вскоре уже земля сотрясалась от глухих ударов мортир и гаубиц. Небо прочерчивали огненные нити и вихрящиеся хвосты дыма.
Пушкари поменяли цели, обрушив мощь орудий на новые районы города. Ядра и снаряды дождем обрушились на собор, университет и лежащие за ними улицы, наказывая жителей за упрямство и несговорчивость. Семь пожарных бригад делали все возможное, поливая вспыхивающее то здесь, то там пламя морской водой, но в конце концов и сами пожарные разбежались спасать своих близких. Улицы заполнили охваченные паникой беженцы. Громыхали взрывы, ревел огонь, рушились стены – город горел.
Генерал Пейман наблюдал за происходящим со стены цитадели. Пожары бушевали уже в дюжине мест. Он видел горящие шпили и крыши домов, видел, как рушатся, взметая столбы искр, колонны. Поднятые из гнезд голуби носились над кострами, пока не падали, сгорая заживо. «Почему они не улетают?» – думал Пейман. Ракета, ударившись о шпиль собора, отскочила и взорвалась в небе в тот самый миг, когда бомба пробила плиты купола. На Скиндергаде было светло как днем. На складе Оле Сковгаарда загорелся сахар. Огонь распространялся с невероятной скоростью, охватывая все новые и новые дома. Школу в Сумсгаде, ставшую приютом для бездомных, поразили три снаряда. Горели лавки на Фредериксборггаде и Ландемаркет. Бессильная злость переполняла генерала Пеймана, наблюдавшего за этой картиной чудовищных разрушений.