Читать интересную книгу Дядюшка Наполеон - Ирадж Пезешк-зод

— Асадолла, только прошу тебя — не надо мне объяснять, как англичане делают политику!

— Моменто, моменто…

— К чертовой матери это твое «моменто»! — заорал дядюшка. — Знаю я все: англичане вообще прекрасные люди… Они вообще просто обожают меня и мою семью… И вообще Шекспир «Ромео и Джульетту» свою написал про нас — про любовь англичан ко мне…

Маш-Касем, не разобравшись в тонкостях беседы, вставил:

— Сохрани бог… Господь того не допустит, чтоб англичаны на любовь способны были. Куда им с ихними косыми глазами? И вообще, у меня земляк был, так он всегда говорил, что англичанам, извиняюсь, вовсе мужской силы не отпущено… А ту малость, что у них имеется, они по косоглазию своему зазря на жену изводят.

— Касем, чем ерунду пороть, пойди лучше к чайхане, позови молодого чистильщика — у меня к нему дело! — закричал дядюшка. — Может быть, он видел, кто водосток перекрыл.

— Ага, чистильщика нынче вечером у калитки не было…

— Хватит болтать! Делай, что тебе сказано.

Маш-Касем поспешно выбежал из сада. Наш слуга, слуга дяди Полковника и прочая прислуга ведрами вычерпывали из подвалов воду. В это время я услышал, как отец сказал дяде Полковнику:

— Ну как Пури? С божьей помощью, полегчало?

— Утром придется везти его в больницу, — холодно, отвечал дядя Полковник. — А пока доктор сделал ему укол морфия, чтобы снять боль.

— Я очень сожалею о происшедшем. Я этого мальчишку так накажу, что он до конца жизни помнить будет.

— Нет необходимости сурово наказывать его, — с неожиданной мягкостью вмешался дядюшка Наполеон. — Он еще ребенок, многого не смыслит.

Я понял, что сейчас для него не существует ничего, кроме нападения англичан. В это время в сад опрометью вбежал Маш-Касем и бросился к дядюшке:

— Ага, хозяин чайханы сказал, что чистильщик сегодня совсем не заходил к ним…

Дядюшка секунду смотрел на него, испуганно приоткрыв рот, потом прижал ко лбу руку и сквозь зубы процедил:

— Все предусмотрели! И парня этого с дороги убрали.

— Кого убрали? — спросил Асадолла-мирза.

— Никого, никого… В любом случае придется нам до утра не ложиться, надо быть начеку.

— Да, тут дело нечисто, — опять подтвердил отец.

— Еще как нечисто-то, — вмешался Маш-Касем. — Право слово, я сначала аге не верил, а потом понял — правда все, святая правда, ага человек мудрый. Уж он-то, англичанов знает — и все тут.

— Что это значит, Маш-Касем?

— Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Говорил ага, что это англичанов дело, а мне все не верилось. Ну, а теперь я мозгами-то пораскинул, вижу, что все это тот проходимец подстроил… Я чайханщика, значит, спрашивал, не видал ли он тут сегодня кого рыжего да косоглазого. Так он говорит, проходил вечером один торговец рыбой, вихры кучерявые, а буркала голубые. И глаза, значит, у него вроде бегают…

Асадолла-мирза, стараясь подавить смех, сказал:

— Да, по всем приметам это безусловно английский генерал Вихроу…

— Итак, спокойной ночи, до завтра, — отрубил дядюшка.

На следующее утро, то есть в пятницу, я не осмелился выйти из своей комнаты. Отец меня не спрашивал, но мать принесла мне в комнату завтрак. Она же рассказала, что все семейство отправилось в больницу вместе с Пури. Час спустя появился Асадолла-мирза. Всю ночь я провел в страхе и волнении и только теперь, услышав его голос, немного приободрился. Он вошел ко мне со словами:

— Ситуация неблагоприятная. Я говорил с твоим отцом, он решил отправить тебя на несколько дней в Дозашиб, погостить у Рахим-хана, пока тут все не уладится.

— А почему, дядя Асадолла? — с беспокойством спросил я.

— Полковник поклялся разрядить свою двустволку тебе в башку… Потому что Пури придется оперировать, удалить ему кое-что.

— Что удалить, дядя Асадолла?

— Ну до чего же ты тупой! Одну из двух опор башни Сан-Франциско… Или, выражаясь словами Маш-Касема, один из «залогов мужества».

— И вы говорите, что дядя Полковник хочет разрядить двустволку в мою голову?

— А ты как думал — в мою, что ли?

Испуганный и несчастный, я машинально повторил:

— Двустволку…

— Вот и меня это удивляет, — тут же перебил Асадолла-мирза, — ведь ему отхватят только одну опору башни, зачем же из обоих стволов.

Дальнейшая беседа была прервана появлением моего отца:

— Глупый мальчишка, телок!

— Что толку ругаться, — хладнокровно сказал Асадолла-мирза. — Вы тоже доставляли своему отцу хлопоты и заставляли глотать обиды. А теперь, как я вам уже говорил, лучше всего отправить его на несколько дней в дом Рахим-хана — пока не уляжется этот скандал.

— Я сейчас звонил, Рахим-хан говорит, что будет очень рад.

— Нет, разрешите мне остаться, — умоляющим тоном выговорил я. — Я хочу остаться рядом с Лейли.

Отец, подскочив ко мне, презрительно и зло крикнул:

— Замолчи! Чтоб ты сдох с твоими любовными забавами!

Я непременно получил бы затрещину или пинок, но, по счастью, между нами оказался Асадолла-мирза, который небрежно заметил:

— Я как раз приглашен к обеду в Шемиран[33], схожу, переоденусь и приду за ним. — Тут он повернулся ко мне: — А ты, мальчик, слушай, что старшие говорят. Нам виднее, что для тебя лучше.

Эти безжалостные люди даже не дали мне дождаться возвращения Лейли из больницы. Через час мы с Асадолла-мирзой уже ехали на автобусе по направлению к Шемирану. Я долго молчал, потом спросил:

— Дядя Асадолла, а что теперь будет, как вы думаете?

— Ты про что?

— Про Пури.

— Нарушится равновесие организма.

— Почему?

— Как почему? Если одну опору из двух удалить, устойчивости не будет, одна половина тела ведь станет легче, другая — тяжелее, какой же может быть баланс?

— Пожалуйста, не шутите. Я очень тревожусь.

— Моменто, вот уж моменто! Тебе-то чего тревожиться — пусть этот длинномордый поганец переживает, что лишился поездок в Сан-Франциско.

— А он правда никогда больше не сможет…

— Чего не сможет?

— Ну… это… Сан-Франциско…

— Молодец, браво! Привыкай к этому слову. Высший балл по географии. Насчет того, сможет ли он ездить в Сан-Франциско или нет, мнения врачей-лекарей расходятся. Некоторые утверждают…

— Дядя Асадолла, прошу вас, оставьте шутки! Я всю ночь не спал от волнения.

— Тебя так взволновало, что Пури в Сан-Франциско не ездок?

— Нет, но ведь, если говорить по совести, за это несчастье с ним я несу ответственность.

— Если говорить по совести, то как раз не несешь, зато по закону — несешь. Но об этом не беспокойся, они не из тех, кто будет с жалобами по судам таскаться. Ни одно благородное семейство не позволит себе обращаться в судебные инстанции.

— А что станет с Лейли, дядя Асадолла?

— Лейли теперь на некоторое время в безопасности, но, когда губошлеп выйдет из больницы и минует еще три-четыре месяца, этот вопрос неизбежно возникнет вновь.

— Значит, несколько месяцев есть…

— Думаешь, несколько месяцев решат дело в твою пользу? Ну, если Пури только сейчас к Сан-Франциско способность потерял, то ты от рожденья урод!

— Я верю, что все образуется. Прошу вас, скажите Лейли, что я был вынужден оставить ее одну. Скажите, если она сможет, пусть позвонит мне в два часа, когда дядюшка ляжет отдыхать. И вы тоже, пожалуйста, держите меня в курсе событий, обещаете?

— Даю честное слово.

Асадолла-мирза оставил мне свой служебный телефон и предупредил:

— Только смотри лишнего не болтай!

Часом позже я уже распрощался с Асадолла-мирзой, и началась моя мучительная разлука с Лейли.

Мое вынужденное пребывание в доме Рахим-хана, с сыном, которого я, однако, был очень дружен, продолжалось почти две недели. Пури сделали операцию, удалив одну из парных частей его тела; теперь опасались, что, возможно, придется ампутировать и другую. Примерно на десятый день, когда я позвонил Асадолла-мирзе, тот объявил:

— С тебя причитается за добрую весть. С двустволкой, которую Полковник собирался разрядить тебе в голову, покончено, до четырех стволов, слава богу, дело не дошло.

— Как так, дядя Асадолла?

— Выяснилось, что вторая опора опасности избежала. Теперь, при условии, что башня выстоит на одной-единственной опоре, можно будет заняться твоей амнистией.

— Значит, он сможет жениться?

— Пока еще нет, но через несколько месяцев — вероятно. Пока, по выражению индийского сардара, цветок его силы отказ делать… Так что оставайся на месте. У Лейли все хорошо, о ней не беспокойся.

И вот в один прекрасный вечер, на пятнадцатый день после нанесения Пури того удара, я был прощен — по случаю приема, устроенного моим отцом в честь Гамар и Практикана Гиясабади, которые выезжали с первым послесвадебным визитом к родственникам. Асадолла-мирза сам забрал меня домой. Дорогой он сообщил мне о последних событиях: