отличается от прошлых эпох. Мы уже не в состоянии отрицать, что темные содержания бессознательного могут оказывать мощное воздействие, что существуют душевные силы, которые невозможно втиснуть в наш рациональный миропорядок, во всяком случае, ныне; да, мы воздвигли вокруг этих затруднений целую науку, но она, по сути, лишь доказывает, насколько серьезно мы воспринимаем происходящее. В прошлые столетия на это не обращали внимания, отрицали как несущественное, однако сегодня мы больше не вправе отбрасывать Нессову одежду[137].
Потрясение современного сознания, обусловленное величайшими катастрофическими последствиями мировой войны, изнутри души сопровождалось моральным потрясением основ веры в себя и наши ценности. Ранее мы имели возможность считать политически и морально чуждых людей воплощением злодейства, но современный человек должен понимать, что в политическом и моральном плане чужие – точно такие же люди, как и все остальные. Если раньше я верил, что мой внушенный Богом долг – призывать к порядку других, то теперь я знаю, что точно так же нуждаюсь в призыве к порядку и что поступил бы наилучшим образом, занявшись сначала наведением порядка в собственном доме. Это убеждение становится еще сильнее оттого, что я слишком отчетливо вижу, как пошатнулась моя вера в возможность рациональной организации мира, в ту древнюю мечту о тысячелетнем царстве, где господствуют общий мир и единодушное согласие. Скепсис современного сознания в этом отношении не допускает никакого энтузиазма в отношении переустройства мира и политических реформ; этот скепсис явно создает неблагоприятное основание для оттока душевной энергии в мир, а сомнение в моральных качествах личности друга отрицательно влияет на дружеские отношения, поэтому дальнейшее его развитие будет неизбежно подавляться. Этим скепсисом современное сознание как бы обращается против себя, и в ходе этого противотока нам предстоит через преодоление препятствий осознать субъективные душевные явления, которые, пусть они существуют от века, долго находились в тени, так как все беспрепятственно выливалось из души наружу. Совсем иначе выглядел мир средневекового человека: Земля в центре мироздания, вечная твердыня и воплощение покоя; вокруг Земли вращается заботливое, дарующее тепло и свет солнце; белые люди, дети Божьи, наслаждались попечением свыше и воспитывались для вечного блаженства; все точно знали, что делать и как себя вести, чтобы из бренного земного мира перейти к вечно радостному бытию. О такой действительности мы не можем и мечтать. Естественные науки давно разорвали в клочья эту очаровательную грезу. Те времена остались позади, как детство, в котором отец был самым красивым и сильным человеком на свете.
Все метафизические опоры средневекового человека исчезли, мы заменили их на идеал материальной надежности, всеобщего благосостояния и гуманности. Тому, для кого этот идеал остается непоколебимым, присущ чрезмерный оптимизм. Увы, такая надежность обращается в ничто, ибо современный человек начинает видеть, что каждый шаг по пути прогресса сулит нарастание катастрофических возможностей. При подобных перспективах меркнут и отступают все былые ожидания и фантазии. Как иначе расценить, скажем, тот факт, что сегодня в крупных городах проводятся учения на случай газовых атак, и даже устраиваются их инсценировки? Это означает только одно – согласно принципу «Хочешь мира, готовься к войне», такие атаки действительно планируются. Надо лишь накопить соответствующий материал, который бестрепетно разбудит в человеке дьявольское начало, а дальше все пойдет само собой. Оружие начинает стрелять само, когда его становится достаточно много.
Смутная догадка об этом страшном законе, который управляет всеми слепыми случайностями в мире и который Гераклит некогда обозначил как энантиодромию (противоток), наполняет основания современного сознания леденящим страхом и ослабляет веру в возможность противостоять этому монстру посредством социальных и политических мер. После устрашающей картины слепого мира, в котором созидание и уничтожение вечно уравновешивают друг друга, сознание снова обращается к субъективному человеку и, заглядывая на дно его души, открывает там зияющую тьму. Сего зрелища всякий хотел бы избежать, но наука снесла и это последнее прибежище фантазий, так что на месте спасительной пещеры оказалась зловонная выгребная яма.
Все же мы испытываем известное облегчение, открыв столько зла на дне нашей души. Здесь, по крайней мере, мы надеемся обнаружить причины всего зла, господствующего в человечестве как таковом. Хотя лицезрение этого зла в первую очередь потрясает и разочаровывает, однако оно порождает ощущение, что эти душевные факты, часть нашей психики, можно более или менее надежно подчинить, исправить или, по меньшей мере, успешно вытеснить. Если это удастся сделать – а мы вполне на это рассчитываем, – то хотя бы во внешнем мире будет искоренена толика зла. При всеобщем распространении знания о бессознательном все люди смогут увидеть, что, например, некий государственный муж руководствуется в своих действиях болезненными бессознательными мотивами, и газеты смогут обратиться к нему с призывом: «Будьте любезны посетить психоаналитика, ибо вы страдаете вытесненным комплексом отца».
Я намеренно привел этот гротескный пример, чтобы показать, к каким абсурдным следствиям ведет иллюзия того, что явлением, принадлежащим психике, возможно управлять. Не вызывает сомнения, что большая часть зла проистекает из безбрежного человеческого бессознательного; не подлежит сомнению, что мы способны, опираясь на растущее познание, как-то справляться с глубинными истоками зла, в точности так, как благодаря науке умеем ныне справляться с внешними поражениями тела.
Поистине сверхъестественный рост интереса к психологии в последние два десятилетия неоспоримо указывает на то, что современное сознание несколько отступило от материальной очевидности и обратилось взамен к внутренней сущности человека. Экспрессионизм в искусстве пророчески предвосхитил этот поворот, так как искусство всегда интуитивно предугадывает грядущие изменения.
Психологический интерес нашего времени ждет от души чего-то такого, чего не может дать внешний мир; ждет того, что должно бы содержаться в наших религиях, но уже не содержится – или отсутствует для современного человека. Этому человеку религии представляются не тем, что идет изнутри, что исходит из души; скорее, они стали для него плодами или изобретениями внешнего мира. Никакой сверхъестественный дух больше не дарует внутренних откровений, и современный человек пытается воображать религии и убеждения в роли праздничных нарядов, которые примеряют лишь для того, чтобы в конечном счете выбросить, когда они износятся.
Темные, почти болезненные проявления глубинных свойств души каким-то образом возбуждают интерес, хотя плохо поддается объяснению тот факт, что нечто, чем пренебрегали до сих пор, вдруг стало притягательным. Всеобщность этого интереса неоспорима, даже при том, что он видится плохо совместимым с хорошим вкусом. Под интересом к психологии я подразумеваю не только сугубый интерес к психологии как к науке или не только, рассуждая в узком смысле, интерес к психоанализу Фрейда, но почти всеобщее увлечение такими новомодными поветриями, как спиритизм, астрология, теософия, парапсихология и т. д. С