наделал! Нужно остановить сборку!
Потрясенный несчастьем, Антон забыл, что после пуска старого корпуса слесари работали в одну смену. На сборочном участке тускло горела лампочка пожарного сигнала, освещавшая беспокойным светом главный проход. Антон подбежал к распределительному щиту, включил свет. На верстаке в просторных ящиках, пахнущих свежей смолой, лежали новенькие приборы МГ-3, бережно обложенные мягкой стружкой, тут же высились горки фанерных крышек. В центре крупно чернела надпись: «Верх! Осторожно!» В углу крышки стояло клеймо военпреда — фиолетовый круг.
Подсчитав первый ряд и умножив на четыре, Антон ужаснулся: собрано и принято сто приборов! На рассвете грузовик увезет их в порт. Где обнаружится ошибка Антона — у гранитных причалов в бухте Полярной, в лютый ли шторм на Баренцевом море — угадать трудно. Сейчас он твердо знал одно: ошибка станет известна лишь через два-три месяца, а может, и позже. Зачем шуметь?
В дни беспризорной жизни Антон просто из озорства обманывал людей. Вместо ашхабадской расписной шали доверчивые хозяйки уносили с толкучки рогожные куклы. От одной мысли, какое растерянное лицо будет у женщины, так ловко обманутой, он смеялся до слез. Так было еще два года назад.
Теперь у погубленных приборов стоял другой Антон. В училище научили его токарному мастерству, научили по-новому смотреть на окружающий мир. Здесь он понял смысл слов, выражающих лучшие человеческие чувства. Узнал, что обман не доблесть, а подлость; узнал, что драка не геройство, а хулиганство; узнал, что есть в жизни дружба — крепкая, настоящая, которая в огне не горит, в воде не тонет.
В сложившемся характере Антона еще таились и отрицательные черточки, самой страшной из них была боязнь ответственности. Зачем себе выносить приговор? Да и когда — накануне выпуска. Виноват военпред, никто его не приневоливал принимать первый прибор по рабочему чертежу, запятнанному маслом. Он нарушил правило. Кто может упрекнуть Антона в нечестности? Никто. А если он признается, то его выгонят из училища. Разве производству нужны бракоделы?
Никто не видел, как Антон стоял на сборочном участке у ящиков, никто не видел, как он, пугливо оглядываясь, бежал из слесарной мастерской, как рванул рубильник, выключая электрический свет.
Антон предпочел умолчать. Он был уверен, что клещами не вырвут у него признания. Да и кто узнает про его оплошность? Требовалось одно — сохранить спокойствие, продолжать как ни в чем не бывало чистовую отделку валиков.
Вернувшись в токарную мастерскую, Антон установил деталь, включил привод. И тут только до него дошло, что не хватит сил подвести резец к металлу, не может он сознательно портить валики. Выключив станок, убрав инструмент, он убежал в парк.
К отбою он не вернулся. Ночь выдалась туманная. Белое влажное покрывало сперва нависло над полем, затем придвинулось к парку, спрятало здания училища. Застегнув шинель на все пуговицы, Антон задумчиво бродил по аллеям, шел напрямик по мокрой высокой траве.
За эту ночь Антон вспомнил всю свою жизнь.
Утро нового дня застало его в парке. Из общежития выбежали ремесленники в одних гимнастерках, без поясных ремней и головных уборов. Антон спрятался в беседке. Физкультурная зарядка началась с разминки. Хотелось скинуть шинель, выскочить из беседки и пристать к бегущим. Сердцем он чувствовал, как тревожатся из-за него товарищи. «Подумают, что опять сбежал». Знал, крепко накажут его за оплошность и все же простят, но если он промолчит — никогда не простят.
Антон, не, раздеваясь, вошел в мастерскую. Не смея взглянуть на ребят, шагал по проходу и слышал, как один за другим станки переключаются на холостой ход. От входных дверей до конторки мастера каких-нибудь сорок метров, но теперь каждый шаг превратился для него в километр.
— Приборы в море дадут отклонение, — охрипшим голосом крикнул Антон, едва переступив порог конторки. — Прикажите задержать отправку.
Евгений Владимирович, еще не понимая, что произошло, поднялся ему навстречу. Антон предупредил вопрос:
— Пятно на чертеже.
Включив настольную лампу, Антон поднес чертеж к свету, неотточенным карандашом обвел место, где под жирным пятном после двойки чуть заметно выступала единица.
— Всего на одну сотку…
Сточенная сотка губила приборы. У Евгения Владимировича пересохло во рту. В скольких руках побывал этот чертеж, и все проглядели притаившуюся под пятном единицу! В несгораемом шкафу дрожащими руками он отыскал в бумагах служебную записку, к которой был приколот контрольный чертеж. В слесарно-сборочной мастерской Евгений Владимирович микрометром проверил валики, лежавшие на верстаке, и не проронил ни одного слова. Антону было бы легче, если бы мастер выругался. Захватив валик, оба чертежа, Евгений Владимирович отправился к директору, а Антону велел идти к станку и без разрешения никуда не отлучаться.
Поползли слухи. Тридцать четвертая токарная группа якобы лишается в соревновании первого места. Был у Антона похвальный диплом и сгорел! Несчастье обрушилось на выпускников, а переживало все училище. В выпускной токарной группе учились оба Ростовы, Яков, Сафар, Оленька, Вадим — хорошие ребята, которых по праву можно назвать душой комсомольского коллектива, и вот они покидают училище с горечью.
Прошла вторая тревожная для Антона ночь. Задолго до побудки выпускники встали, оделись, заправили кровати. Проект приказа действительно был заготовлен. Как только Николай Федорович уходил в мастерские или на учебную половину, Аня мчалась в кабинет, торопливо раскрывала папку, не понимая — радоваться или печалиться. Приказ лежал неподписанным.
Ошибку исправляла вся токарная группа. К радости ребят, на чистовую отделку Евгений Владимирович снова поставил Антона. Мастерски владел он доводкой, но появилась в характере несвойственная ему осторожность. Пугала ошибка. Он чаще, чем обычно, выключал привод, недоверчиво подносил кондуктор к детали.
На четвертый день после происшествия Евгения Владимировича пригласили к директору. Обстановка в кабинете явно не располагала к неприятной беседе. На маленьком круглом столике лениво урчал электрический чайник. На подносе стояли две чашки, ваза с печеньем, на блюдце — лимон. Николай Федорович по-домашнему встретил токарного мастера, усадил за стол.
Евгений Владимирович по старинной привычке держал блюдечко на ладони, мучительно стараясь угадать, чем закончится неожиданное чаепитие. Умел распекать Николай Федорович. Грубого слова не скажет, а виновника в жар и холод бросит. «Может, мне самому лучше начать неприятный разговор», — решил он.
— Прошу, Николай Федорович, не снижать Антону разряда, не отбирать диплом с отличием. Виноваты двое: я и военпред. Меня глаза подвели, сигнал: стекла пора менять. Флотский «полпред» нарушил инструкцию. — И, нервно поглаживая козырек своей фуражки, добавил: — А больше моя вина. Любое взыскание буду считать справедливым. Большая жизнь открывается перед Антоном. Подумайте, нам ли его пятнать?
Фуражка выпала из