Двадцать минут спустя экипаж остановился и кучер постучал по крыше:
– Приехали, мисс. Пять шиллингов. Дороговато, но она не собиралась торговаться, стоя посреди улицы. Когда экипаж отъехал, она повернулась к дому.
– Господи!
Перед ней был квартал близко поставленных друг к другу домов, в каждом из которых было по две или три квартиры.
Она поднялась по ступеням парадной лестницы нужного ей дома и только собралась постучать, как дверь открылась.
– Да, мисс? – В дверях стоял солидный человек в черной ливрее.
– Мне надо видеть лорда Хогарти. Меня послал сэр Томас Лоуренс.
Дворецкий кивнул и, отступив в сторону, пропустил ее внутрь дома.
– Вас ждут. Сюда, пожалуйста, мисс.
В каком-то смысле она была права, говоря Закери о жизни замужней женщины. Светской даме никогда не было бы позволено входить в дом незнакомого мужчины без соответствующего сопровождения. Она не принадлежала к высшему обществу, но желание людей света быть увековеченными для потомков перевешивало их снобизм. Но ей от этого не было легче. Уже не было.
– Сюда, мисс. – Дворецкий открыл дверь в комнату, видимо, служившую для утренних приемов. Несмотря на то что день уже клонился к вечеру, в комнате было достаточно светло. – Вы можете разложить здесь ваш холст и краски. Лорд Хогарти сейчас придет.
– Спасибо, – сказала она, заметив, что уже был приготовлен мольберт.
Комната ей понравилась. Хотя она и была немного скудно обставлена, Кэролайн, памятуя описания сэра Томаса, этому не удивилась. На каминной полке стояло несколько изысканных чернофигурных греческих ваз. Разложив принадлежности для живописи, она подошла к камину, чтобы рассмотреть вазы поближе.
Благодаря интересу своего отца к греческим руинам – настоящим и поддельным – она хорошо знала искусство Древней Греции. Если она не ошибалась, то три хорошо сохранившиеся вазы были подлинными, а следовательно – бесценными. Закери бы знал. Он обладал интуицией, возможно даже большей, чем сам понимал.
Дверь за ее спиной открылась. Она обернулась и застыла на месте.
На пороге стоял Закери Гриффин. У нее остановилось сердце. Вообще все остановилось.
– Что вы здесь делаете? – пропищала она.
– Я Джон Хогарти. – Его низкий голос вызвал у нее дрожь.
– Ничего подобного. Что происходит?
– Это моя квартира.
– Нет. Сэр Томас сказал, что он уже писал портрет лорда Хогарти и что лорд мог бы быть хорошим клиентом.
– Я попросил его сказать это.
– Значит, мой наставник считает, что я отправилась на сомнительное рандеву с одиноким мужчиной? Как вы могли?
– Он ничего такого не считает. Я сказал ему, что ваша семья в Лондоне и они хотели сделать вам сюрприз.
– Слава Богу, что вы не погубили мою репутацию окончательно. – Она быстро собрала краски и сунула их под мышку. Ей надо бежать отсюда, пока ее сердце не повлияло на разум. – Посторонитесь, пожалуйста. Я ухожу.
– Прошу прощения. Я хотел увидеть вас, но думал, что вы не согласитесь.
– Правильно, не согласилась бы, – солгала она. Он здесь. И он хочет ее видеть. Ее сердце бешено колотилось.
– Ваш отец писал мне, что у вас все хорошо.
– Да. То же самое он писал мне о вас.
Он не хотел, чтобы она уходила, но усилием воли не двинулся с места, чтобы остановить ее. Все, что он мог, – это смотреть, как она свернула чистый холст и направилась к двери. Проклятие! Он пробыл с ней всего две минуты, а хотел бы прожить всю жизнь. Но если она хочет уйти, он не станет мешать. Ему надо заставить ее захотеть остаться.
– Моя семья уезжает в Девоншир через неделю.
– Прекрасно.
Ладно. Ни логика, стало быть, ни мягкие уговоры, ни светские разговоры – ничего не помогает. Закери захлопнул дверь перед самым ее носом.
– Я пытаюсь вести себя как полагается, – прорычал он, – и уважать ваши желания.
– Разрешите мне прой…
– А потом мне вдруг пришло в голову, что вы не очень-то уважаете мои.
– Ваши желания? И каковы же они, позвольте спросить?
– Вот они.
Он схватил ее за плечи, прижал к своей груди и впился в губы. Он почувствовал ее удивление, а потом желание, равное тому, что испытывал сам. Коробка с красками упала на пол, раскрылась, и разноцветные тюбики рассыпались по полу.
– О!
– Тише! – Он взял у нее холст и бросил на пол. Языком он разомкнул ее губы и провел по зубам. Его руки скользнули по ее телу и крепко прижали.
Он целовал ее до тех пор, пока оба уже не могли дышать. Потом, отстранившись, он прохрипел:
– А теперь скажите мне, что хотите уйти.
– Л-логически это просто…
– К черту логику! Вы изучали искусство всю свою жизнь, Кэролайн. Какое отношение имеет к нему логика? Разве выбирая цвет, позу или выражение лица, вы руководствуетесь логикой? Искусство развивается, меняется, живет. Так же как любовь.
– Закери, п…
– Вы хотите уйти?
Она посмотрела ему в глаза.
– Нет.
Он опустился вместе с ней на пол. Она стянула с него камзол, а потом – галстук, пока он расстегивал пуговицы (ему показалось, что их было не меньше тысячи) на ее накидке. Он должен прикоснуться к ней, быть внутри ее, иначе все это будет нереально.
– Я скучал по тебе, – шептал он, продолжая раздевать ее.
– И я скучала, – шептала она в ответ, расстегивая его рубашку.
Освободив ее от платья, он скинул сапоги, расстегнул брюки и стал стягивать их вниз. Но тут его рука угодила в красную краску, вытекшую из тюбика.
– Проклятие!
– Ее просто так не смоешь, – дрожащим голосом сказала Кэролайн.
– Правда? – Он положил ладонь ей на бедро и притянул к себе, оставив красную метку на ее белой коже. – Хорошо.
Он медленно вошел в нее. Его другая рука попала в желтую краску, и он оставил желтую метку на ее правой груди, а на левой – красную.
– Зак… О! – стонала она, пока он ритмично двигал бедрами, закрыв глаза и наслаждаясь остротой ощущений.
– Закери, – выдохнула она.
Он открыл глаза и увидел на своей груди синий отпечаток ее ладони.
Не переставая двигаться, он прижался к ней, и синяя краска смешалась с красной и желтой. После этого единственно правильным было перевернуть ее, так что оба они оказались измазанными красками спереди и сзади.
Когда они почти одновременно достигли вершины, он снова перевернул ее и, улыбаясь, сказал:
– Ты выглядишь лучше, чем «Мона Лиза».
– Во всяком случае, я думаю, что мы использовали больше краски, чем Леонардо да Винчи на ее портрет. – Она села, обхватив ногами его бедра. – Но я говорила правду. Смыть эту краску будет чертовски трудно.