Смысл нашего варианта пьесы Прута — в любви двух людей, Катрин и ее Лефевра, в борьбе этой уже немолодой женщины за сохранение своей любви. И в этой борьбе, которую она ведет с самим Наполеоном, Катрин проявляет недюжинные способности. Она противостоит ему и выигрывает. На этом построена интрига спектакля.
Но в самом начале работы, когда Толя и Саша, получив согласие автора пьесы, приступили к написанию либретто с учетом всех особенностей театра оперетты, все было несколько иначе. Они дали прочитать мне то, что у них тогда получилось, и это был единственный случай, когда я вторглась в их работу, спросила: «А что я буду делать во втором акте? Мне, как актрисе, здесь вообще нечего играть». Они со мной согласились и стали думать. Ведь в пьесе Сарду и потом у Прута всем сюжетом «заправляет» министр Фуше, известная своим интриганством и жестокостью историческая личность. А у нас всю интригу ведет Катрин. Второй акт был переписан и стал таким, каким мы его теперь и играем. (В нашем спектакле всего два акта, у Прута их было четыре.)
Наконец «Катрин» (пьеса и клавир) была готова, но, прежде чем ее ставить, следовало утвердить пьесу в различных инстанциях — в репертуарной комиссии Управления культуры, в отделе пропаганды горкома партии, еще где-то — за точность названия этих контролировавших культуру учреждений не ручаюсь. Так наша «Катрин» оказалась в горкоме партии. И пролежала там очень долго — около полугода. Получение разрешения настолько затягивалось, что стало ясно — всему этому есть какие-то причины. Чтобы выяснить их, я решилась и сама пошла в горком, к заведующему отделом. Но и там четкого ответа не получила — так, какие-то неубедительные объяснения, что в Москве уже есть «два Наполеона», то бишь спектакли на эту же тему. Вот и посчитали, что наша «Катрин» — это излишнее. Были и еще глупости разного рода, но наконец спектакль разрешили поставить.
На художественном совете Театра оперетты «Катрин» приняли хорошо. При обсуждении многие говорили, что это прекрасно, если у нас будет такой спектакль, и просто здорово, что оперетта написана специально для конкретной актрисы… Выступил и главный режиссер Ю. А. Петров, который в свое время был единственным, кто поддержал нашу «Эспаньолу». Теперь он тоже оказался единственным, но уже в другом смысле: «Да, все хорошо, если бы это не было для Татьяны Ивановны повторением пройденного в актерском плане». — «Что вы имеете в виду?» — «Все это напоминает Элизу Дулитл». — «Но при чем здесь Элиза? Она из замарашки превращается в леди, а Катрин как была, так и остается самой собой, несмотря на маршальские эполеты мужа»…
После Петрова выступил наш директор В. И. Розов, который не согласился с ним, а сказал, что ему все нравится — и музыка, и либретто, что спектакль надо обязательно ставить. Тут Петрова вызвали к телефону, а художественный совет в это время единогласно проголосовал за то, чтобы включить «Катрин» в репертуарный план. Мы начали работать, а через некоторое время Петров ушел из театра. «Катрин» мы делали уже без него…
Постановочная группа подобралась очень удачная. Режиссером Кремер предложил хорошо знакомого ему Евгения Радомысленского. Они сотрудничали давно: в Театре Сатиры Евгений Вениаминович ставил спектакли, к которым Анатолий Львович писал музыку. Я тоже была знакома с этим режиссером еще со времен работы в его фильме «Эксперимент», о чем уже упоминала выше. При подготовке «Катрин» заслуга Радомысленского была не только как интересного режиссера-постановщика, но и как режиссера — педагога актерского мастерства. Евгений Вениаминович много лет проработал в Школе-студии МХАТ, и среди его учеников немало широко известных теперь актеров. Стал заниматься он и с нашими артистами — благодаря ему они в этом спектакле заиграли совсем по-другому. На сцене уже не было привычных для оперетты штампов, приемов. Из Валерия Барынина, изначально очень хорошего актера, но все же актера опереточного, Радомысленский «вытащил» нечто такое, чего тот и сам, наверное, в себе не подозревал. Лефевр у него получился просто великолепный — это был и настоящий мужлан, солдат (правда, у Валерия и фактура для этого была подходящая, крупная), и в то же время сколько нежности было у него в сценах с Катрин.
Прекрасный Фуше получился у Эмиля Орловецкого — ему было что играть в этой роли. До сих пор Эмиль в основном играл героев, тут же у него был необычный, очень интересный сценический образ. А что сделал Радомысленский вместе с Вячеславом Богачевым! Это была настолько потрясающая работа, что Слава был признан критикой лучшим Наполеоном среди всех тогдашних театральных Наполеонов в Москве. Отличным Нейпером был первый исполнитель этой роли Марк Туманов. К сожалению, он потом ушел из театра.
Незаурядным был у нас и художник-постановщик — Сергей Михайлович Бархин. При минимуме декораций — на сцене только стилизованные колонны и некоторые предметы бутафории — он создал удивительно точный дух эпохи. А как было продумано оформление потолка! На сцене вроде бы ничего не менялось, и в то же время действие происходило в другой обстановке, что подчеркивалось какой-нибудь деталью: например, когда мы играли в апартаментах Наполеона, на потолке появлялся его знаменитый вензель… С большой заинтересованностью работал с нами ныне, к сожалению, Покойный дирижер Эльмар Абусалимов. Он ходил на наши актерские репетиции, на вокальные уроки, и потом, когда начались репетиции с оркестром, нам было с ним легко и просто.
Такой прекрасный состав постановочной группы, прекрасный состав исполнителей, но главное, качественный музыкальный и драматургический материал — все предвещало успех нашего спектакля, над которым все работали с увлечением. Сдавали мы «Катрин» художественному совету 28 декабря 1984 года. Как тогда было положено, в зале присутствовали и представители Управления культуры, некоторых творческих организаций. От Союза композиторов пришел Ян Абрамович Френкель. Когда мы отыграли спектакль и стали ждать начала обсуждения, то его просто не было — ничего обсуждать не стали. Единственный, кто выступил, был Френкель: «Я считаю, что это праздник, полный шампанского. И вообще, чего тут обсуждать? Все и так ясно — спектакль надо выпускать». Потом эти же слова о празднике и шампанском он повторил в своей статье, которая появилась в «Советской культуре» после премьеры «Катрин». А сыграли мы ее уже через день после сдачи — накануне Нового года, 30 декабря. Зрители приняли наш новый спектакль с восторгом.
И какой же неприятной для нас неожиданностью после такого успеха стала разгромная статья в «Неделе», где очень способный театральный критик не оставил от «Катрин» камня на камне. В ней было собрано все, что могло сыграть против нас, даже такие мелочи, как «кикс» в оркестре или то, что во время спектакля сломалась ножка у кушетки, на которую опустился Лефевр-Барынин (а он мужчина крупный). Словно такого рода мелкие, неизбежные в театре казусы имеют отношение к общему уровню спектакля. Сейчас противно об этом вспоминать, но тот, кто заказал эту статью, потом сам откровенно признался, что писалась она при нем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});