домой, я хотела уйти, Татьяна возразила:
– Нет-нет, я не хочу остаться одной.
– Скоро придет твой Платон, он меня не очень…
– Не придет, он на блядках.
– Где, где?!
Я обалдела! Ее Лукьянов весь из себя благородный, как… как лорд. Хотя думаю, лорды еще те козлы, но Лукьянов… А Татьяна, глядя на меня, стала хохотать вперемежку с ойканьем, да, ей было смешно и одновременно худо физически. Она упала в кресло и весело сказала:
– Да, Ирэнка, у Платона есть баба на стороне. Ерунда все это. Сейчас полежу немножко, потом выпьем чаю, а потом… потом будет маленький сюрприз.
В тот день она неплохо себя чувствовала, я даже порадовалась. Часов в семь, может, раньше… точно не помню… она отлучилась. Сколько ее не было, сказать не могу, я ж не знала, что это пригодится. Но пришла уставшая и довольная, хотя и нервная чуток. Пригласила на кухню, мы перекусили, в общем, кое-как скоротали вечерок, а когда я спросила про сюрприз, она вдруг пригласила меня в гости! Я хихикнула:
– А не поздно по гостям шляться?
– Нормально. Идем, это рядом. Идем, идем, а то мне худо станет, ты хоть знаешь, что делать.
Танюха подошла к приготовленной сумке у стены и попросила ее взять, но предупредила, чтобы я несла осторожно, мол, там хрупкие предметы. Ну, ладно, мне нетрудно. Пришли мы в соседний дом, оказалось, хозяин ждал нас, то есть они договорились заранее, что мы придем. Я встречала его у Танюхи, Пешков хороший мужик, вежливый. Татьяна достала бутылку шампанского, попросила его открыть, он хотел закусок нарезать, она отказалась. И вот сели за столик… низенький… Работал телевизор… Выпили, потом болтали, я-то больше помалкивала, слушала их мирную беседу, а говорили они обо всем. А потом началось… у меня челюсть отвисла до пола, не верилось, что это происходит, что я в этом во всем нахожусь. Татьяна вдруг говорит ему со смешком:
– Костя, ты знаешь, что твоя жена тебе изменяет?
Он в лице переменился, нахмурился, так ведь никому не нравится, когда в его личном белье копаются, но смотрит ей в глаза и спокойно так отвечает:
– Ну, знаю.
– А с кем? – ухмыляется Таня. Он молчит. – С моим мужем. И сейчас она с Платоном. Мы с тобой здесь сидим, а они в постели лежат.
– И что теперь? – спрашивает Костя.
Она перестала ухмыляться, рассматривала его с удивлением, даже, мне почудилось, с восхищением. А он смотрел на нее грустно, с жалостью, я думала, этим своим отношением разозлит мою больную и умирающую Танюху. Но лично мне было его жалко, на свою подружку я злилась: пришла мужика терзать.
– Выходит, и это знаешь, что с моим мужем твоя рыба спит? – спросила она. Он снова молчал. – И никогда не хотелось лицо набить своей жене с рыбьими глазами? Оттаскать за волосы не хотелось?
– Зачем? – легонько пожал он плечами. – Камилла перебесится и все у нас будет хорошо. И у вас.
– Ну, у нас никогда не будет хорошо, а тебе я завидую. Выдержке твоей завидую. Терпению. Прощению. А мне тяжело терпеть… и прощать тяжело.
– Страсти, Танечка, явление временное, как болезнь, – сказал он. – Это пройдет и забудется.
И вдруг… я даже не поняла, откуда она взяла… Наверное, пистолет завернула в мохеровую кофту, которая лежала у нее на коленях. В ее худых руках такая штуковина… с нереально длиннющим стволом… Танюха наставила дуло на Костю, а он так спокойно ей и говорит:
– Таня, это шутка?
– Прости, Костя, прости меня. Так надо.
Я сообразить не успела, слышу – тихо так: пах! Костя дернулся и обмяк в кресле. Тут только до меня дошло…
– Танька, ты что делаешь! – закричала я. – С ума сошла?
– Заткнись, – негромко бросила она и снова этот звук – пах!
– Таня! – Я зарыдала. – Ты же убьешь его!
– За этим и пришла. Прости, Костя, прости. Но нельзя же быть таким лохом, мне не жалко тебя.
Еще было слышно эти – пах! – несколько раз, я закрыла рот ладонями, чтобы не кричать и не злить Таньку. Замолчала из страха, мне подумалось, меня она привела сюда тоже убить. Я бы убежала, клянусь, а как? Как, если она сидит таким образом, что пройти мне надо перед ней?
Она перестала стрелять, некоторое время сидела недвижимо и смотрела на Костю, а я боялась шевельнуться и молила ее: забудь про меня, забудь. Но Танька не забыла, повернулась ко мне лицом – страшная, как сама смерть, я застыла, думаю, сейчас меня прикончит. А она взяла салфетку и кинула мне:
– Протри подлокотники, все протри, чего касались наши руки. И вымой бокалы, оставь их на кухне, кран не забудь протереть.
Что было делать? У меня все тряслось, руки… ну, как у последнего алкаша, тем не менее я сделала, как она просила. А Танька тем временем осторожно достала три других бокала из целлофановых пакетов, она их принесла с собой в коробке, а коробка в сумке лежала. Руки ее к этому времени были в виниловых перчатках. Поставила на столик.
– Ну, Костя, прощай. Ирэна, идем, больше нам здесь нечего делать. Салфетку захвати, вытрешь дверные ручки.
Телевизор она не выключила, это сделала я, просто выдернула шнур, на Костю старалась не смотреть. Никого не встретили, было уже поздно – половина одиннадцатого, у меня не проходил страх, что именно здесь, во дворе она выстрелит в меня. А Танюха повернулась ко мне и сказала:
– Уходи.
Тут у меня в голове что-то сдвинулось, нет, страх остался со мной, всю трясло, а все равно потянуло на подвиги, выяснить приспичило:
– Ты зачем его убила? За что?
– Не твое дело.
– Его жена спит с твоим мужем, а виноват Костя?
Танюха как закричит… у меня сердце чуть не выскочило:
– Убирайся! Убирайся, пока я добрая. И помни: ты сообщница теперь, так что помалкивай. Мне-то все равно, я скоро сдохну, а ты попадешь в тюрьму на долгие годы, выручить тебя будет уже некому, меня-то не будет. Еще запомни: попробуй только растрепаться – не получишь обещанных денег и сядешь надолго.
Вот это я попала! Сообщница убийцы! Испытывать, насколько Танюха сдвинулась, я не стала, рванула от нее со всех ног. А как боялась выстрела в спину… не передать! Те метров двести до поворота мне показались километрами, к тому же ноги подкашивались. Потом я отдышалась и пешком шла домой – это очень далеко, я же в Старом городе живу. Пришла и рухнула на кровать, не постелив постель,