Читать интересную книгу Хмельницкий. Книга первая - Иван Ле

— Нет оснований, чтобы пан подстароста мог делать такие предположения… Поручик, молодой и энергичный воевода Конецпольский, возможно, и поспешил бы приехать. Но он-то без войска. Два десятка крылатых гусар из личной гвардии гетмана Жолкевского — это еще не войско. Да к тому же Жолкевский назначил его в полк старосты Яна Даниловича, помогать ему и постоянно ставить в известность гетмана о том, что делается на кресах.

— Но угроза нападения Орды на пограничное староство заставит пана старосту поторопиться с отправкой войск, — озабоченно говорил Михайло.

— Раньше завтрашнего дня пан Данилович сюда не может приехать, уважаемый пан Хмельницкий. Не легкое дело добираться сюда с полком!.. Мы вот и с подвижным отрядом в каких-нибудь две-три сотни всадников, без единого пешего, без пушек с возами пороха, и то…

— А много людей в полку у пана старосты, пан Максим? Ведь надо будет приготовить для них постой, продовольствие, — еще больше забеспокоился отец Богдана, входя в дом. — Ну вот, Зиновий, по-хозяйски принимай своих гостей. Скучал он по вас, пан Максим, ох еще и как скучал!.. Так я поеду побыстрее в Чигирин, чтобы подготовиться к встрече.

А Богдан уже обнимал Максима, которому показалось, что юноша еще больше возмужал.

— Го-го-го! Здоров, брат, здоров! — восклицал Кривонос, сжимая друга в своих крепких объятиях. — Да ты, казаче, словно тесто в квашне хозяйки, как на дрожжах поднимаешься! Молодчина, браток, как бы не сглазить…

— А сам?.. Усы вон как закручиваешь! Максим, Максим… — бормотал взволнованный Богдан.

— Пан Михайло говорит, что скучаешь?

— И не говори, свет мне не мил… А, пан крестный пожаловал ко мне в гости! Такая радость! Челом пану Юркевичу, со счастливым прибытием. О, смотри… «мама Силантий»! Дай бог здоровья пану «вуйку». Прошу не гневаться на меня, люблю я это боевое прозвище пана… А, пан Ганджа-а!.. Бороду, что ли, решил отрастить себе в походе?..

Обрадованный встречей Богдан переходил из объятий в объятия, от одного побратима к другому. Он даже не слыхал, как отец прощался с Кривоносом, приглашая его в гости в Чигирин. Только в окно увидел его во дворе, уже сидящим на коне, в окружении нескольких казаков староства. В большой комнате хозяйка отдавала распоряжения, разносившиеся по всему дому.

Молодицы накрывали на стол. Уже поставили широкие глиняные миски с дымящимся супом. Кривонос окинул взглядом комнату, ища укромного уголка. Богдан тотчас понял его, кивнул головой в сторону крайней двери, которая вела в его комнату, взял казака за руку и повел к себе. Он сгорал от нетерпения услышать от своего побратима вести, глубоко волнующие юношеское сердце, и… почему-то с трепетом ждал их.

— Ну, как там, Максим, рассказывай все… — И Богдан умолк, взглянув на печальное лицо своего побратима.

Кривонос даже отвернулся на мгновение, так тяжело ему было начинать разговор. И все же он старался улыбнуться.

— Все равно, говори все, — еще раз, уже настойчивее потребовал юноша, теперь уже не сомневаясь в том, что новости будут нерадостны.

Он крепко спиной прижал дверь, словно боялся, чтобы весть, переданная его побратимом, не вырвалась из комнаты.

— Я вижу, Богдан, что ты уже догадался, какая горькая участь постигла несчастную Христину… — вздохнув, начал Максим.

Но его перебил Богдан, еще крепче подпирая спиной дверь:

— Постриглась, затворницей стала?.. — И юноша, вытащив из кармана серебряный крестик, подаренный Христиной, сжал его в руке.

— Если бы только это, Богдан… Ее не постригли в монашки. Матушка игуменья узнала о том, что, будучи монашкой, она принимала у себя не брата. Даже двоюродного брата нет у послушницы! Получается, что, встречаясь с посторонним мужчиной, она обманула духовную мать, проявила неискренность, поэтому ее и не постригли в монашки. А может… допускаю и такой мерзкий шаг господствующей шляхты…

— Все, все говори. Видишь… меня даже лихорадить начинает.

Богдан отошел от двери и настороженно остановился посреди комнаты, словно готовясь наброситься на врага.

— Допускаю, что твой друг бурсак…

— Стась Кречовский? Не может быть! — поторопился Богдан, защищая честь и достоинство своего киевского друга. Крестик он положил в карман.

— Да нет, не белорус. Это действительно искренний юноша, желающий тебе только добра. Говорю о том, другом, сыне киевского шляхтича. И то… думаю, что не по злому умыслу, а просто по своей болтливости. Мог — и, очевидно, это так и было — болтнуть при отце что-нибудь, а этот чиновник — игуменше… Так или нет, а не постригли бедняжку, да еще и велели на год покинуть монастырь. Ну, она девушка гордая, домой возвращаться не захотела и вместе со своей прислугой-валашкой уехала на левый берег Днепра. Думаю, что она остановилась в имении Выговских, на это намекал Иван, а так это или нет — не ручаюсь…

— Иван, быть может, поступил как настоящий друг, упросив отца дать пристанище несчастной.

— Вполне вероятно. Это было бы самым лучшим выходом для белоруски. Но… по пути к дому Выговских на девушку напал турок Селим, — с трудом произнес Максим и вздохнул.

— Уже… Селим? — с ужасом воскликнул Богдан и, закрыв руками лицо, склонил голову на грудь Максима.

— Да он… Валашка бросилась защищать свою паненку, во разве ей под силу было бороться с вооруженным зверем-людоловом? Ее нашли смертельно раненной ударом сабли. Перед смертью она успела только сказать о том, что после свидания сестры Доминики-Христины с Богданом турок Селим все время старался попасть в монастырь… Неожиданно напал на них в дороге, взял в плен послушницу, связал арканом ей руки, сказал, что заставит ее принять магометанскую веру и отправит в султанский гарем… Силантий с ног сбился, загнал коня, отыскивая след проклятого басурмана… Да как теперь найти его… Ведь раненая валашка с вечера до утра пролежала на дороге возле леса, истекая кровью, не имела возможности сообщить кому-нибудь об этом злодеянии. Переяславский купец предполагает, что неверный с пленницей махнул по Левобережью, к Веремеевским хуторам, чтобы прихватить там еще и буланого коня, получив на это согласие польской шляхты… Вот кого следовало бы судить за это ужасное преступление, Богдан!

— Не понимаю. Погоди, милый друг, как же это: советуешь судить шляхтичей за преступление Селима? Ведь он же турок, и так уж у них принято поступать с живыми людьми, которыми они торгуют.

— Торговля началась еще в Белой Церкви, Богдан. Королевские комиссары начали этот торг по предложению пана Конецпольского. Молодой воевода подговорил турка быть лазутчиком среди наших людей в пользу Короны, и паны комиссары сейма согласились, что уничтожение всей семьи пана Хмельницкого может быть платой неверному за его шпионскую службу. Турки жаждут кровной мести за смерть своего бея, убитого в поединке Богданом Хмельницким… Вот такие-то печальные вести я спешил привезти» из Терехтемирова.

Максим умолк, чтобы не мешать своему молодому другу облегчить душу слезами. Покусывая губы, он гладил Богдана по его жестким волосам. Наконец юноша поднял голову с груди Кривоноса и крепко сжал его руки.

— Что же это такое, а? Разве это государство — страна варваров, расплачивающихся людьми за услуги шпионов!.. Ну, довольно, Максим, об этом после поговорим. Ты должен помочь мне спасти Христину! Лучше пусть мою жизнь возьмут эти кровожадные хищники, но не жизнь такой девушки! Любой ценой нужно спасти ее! Ты должен перехватить этих подлых басурман на нашей земле, ибо если они увезут к себе эту несчастную…

— И там найдем, Богдан! Поэтому я с отрядом так и мчался в Чигирин, чтобы опередить этого людолова. В моем отряде есть несколько осужденных, но честных и храбрых парней… Хорошо, что застал тебя в Субботове и посоветовался с тобой. Немедленно переправляемся через Днепр и движемся к хутору пана Джулая. Турок не может проехать мимо этого хутора, где находится жеребец бея, которого ему нужно доставить в Стамбул еще раньше, чем прекрасную пленницу. А родителям рассказать об этом? — спросил Максим, направляясь вместе с Богданом в гостиную, где за столом ждали приехавшие с ним люди.

— Не знаю, Максим. Поступай, как сам знаешь. Я же должен ехать вместе с тобой на хутор пана Джулая. Там маленькие дети, лакомая добыча для турок.

— Сам справлюсь, Богдан. Еще успеешь испытать горькую казацкую жизнь. Еще не раз придется сразиться с врагом… — отговаривал Богдана казак.

— Нет, нет, Максим, я обязан! Казацкую жизнь вынуждают нас вести наши недруги. Не то говоришь, атаман! Судить коронных шляхтичей за торговлю нашими людьми как раз и нужно при помощи самого острого нашего оружия — казацкой правды! Нет, Максим, теперь уже не удержать меня в тиши хутора, попусту убивающим время. На панов, кровожадных торговцев людскими душами, нужен хороший судья, чтобы судить их пороки, противные человеческому естеству. Я стану таким судьей! Ведь семь лет паны иезуиты толковали мне о «демосе» и «кратосе» — народе и народоправии. Не пора ли и за дело браться… Но гетман, гетман!.. Сколько добрых пожеланий я слышал от этого старого шляхтича! И напоследок — вырвал сердце из груди своего добросовестного ученика… А ты, Максим, говоришь: «сам справлюсь». Поймать и судить нужно не только Селима. И одному тебе не справиться…