Читать интересную книгу Варвары - Александр Мазин

Аласейа встал рядом с Агилмундом, дышал тяжело, но доволен был сверх меры. А Сигисбарн еще не понял, что Аласейа задумал. Сообразил, только когда Ахвизра сказал:

– Стайнов-то прихвостень статью – точь-в-точь Аласейа.

Дом пылал так ярко, что светло вокруг стало, как днем.

Тут до Сигисбарна дошло. Засмеялся Сигисбарн, а Агилмундов взгляд на мертвого пса упал. Схватил Агилмунд дохлого пса за ноги, раскрутил и тоже в огонь швырнул, а Ахвизра – второго.

Ничего не скажешь, хитер Аласейа. Приедет утром Стайна, а вместо дома – пепелище жаром пышет. Даже если и вытащит Стайна из ямы, из-под угольев обгорелый труп, пусть-ка догадается, что не Аласейа это.

Хорошо задумано, однако поспешить надо. Беспокойно на сердце у Агилмунда: как бы с Книвой тоже беды не случилось!

Глава 38

Алексей Коршунов. Единство мира

Лошади двигались гуськом по тропе, которую со всех сторон обступили деревья. Время от времени Коршунову приходилось нагибаться, «ныряя» под низко нависшую ветку, которую он скорее чувствовал, чем видел. В лесу было совершенно темно. Зато он был полон самых разнообразных и чарующих звуков: стонов, уханья, писка, шорохов и скрипов. Алексей погрузился в некое мистическое состояние. Он был одновременно и отдельной живой сущностью, и неразрывной частью этого мира. Он физически чувствовал свою связь: с лошадью, чье тепло он ощущал коленями, с воздухом, овевающим лицо, с деревьями, вросшими в нетронутую человеком землю, и с самой землей, запах которой чуял и которую ощущал каждый раз, когда с ней соприкасалось копыто его лошади. В эти, еще не кончившиеся, невероятно длинные сутки с Алексеем произошло нечто, отодвинувшее на задворки мир, в котором он жил прежде. Человек, рожденный в двадцатом веке, ушел в прошлое, а тот, который родился сегодня… Он был в большей степени Аласейей, чем Алексеем Коршуновым. Потому что Аласейа мог принять как должное мгновенный переход от любви к предательству, из объятий прекрасной женщины – в полную зловонной жижи яму… И от предательства – к верности, смывающей мерзость, как вода – нечистоты. До сегодняшнего дня он, несмотря ни на что, подсознательно не воспринимал необратимость происшедшего. Это была словно бы некая игра, в которую он играл с этим удивительным миром. Сейчас Алексей понимал разницу между тем, как воспринял «переход» он сам, и тем, как отнесся к нему Черепанов. Это была разница между глупым котенком, оказавшимся в незнакомом месте и полагающим, что все вокруг существует для его игры, и осторожным котом-одиночкой, случайно оказавшимся на чужой территории и отлично знающим, что место на этой территории надо завоевать. И это было важнее превосходства в силе, хитрости или знаниях. Коршунов помнил, какой простой казалась ему поначалу даже здешняя война. Напали – отбились. Сами напали – побили. И остается только пожинать плоды; добычу и славу. Все было просто, и, объясняя тому же Скулди элементарные вещи, Коршунов чувствовал себя просто интеллектуальным гигантом… И оказался совершенно никудышным сыщиком и еще более никудышным интриганом. Потому что он не понимал, что движет этими людьми. Не понимал, почему Анастасия сначала предала его, а потом выручила. Не понимал, почему Агилмунд с Ахвизрой с такой готовностью бросились его спасать и без малейших сомнений прикончили немало людей, тех, кого они давно знали и которые были своими, ради того, чтобы вытащить из неприятностей в общем-то чужого для них человека. И, узнав, что спасали его зря (Агилмунд с ходу объяснил, что с точки зрения здешнего суда Алексей виновен без вариантов, а не явиться на суд – позор), ничуть не огорчились. И как дети радовались придумке с брошенным в яму трупом. И тут же лучшие риксовы дружинники, настоящие, без дураков, мужчины, Ахвизра с Агилмундом, совершенно как дети, разыграли сценку: как удивится Стайна, когда увидит живого Алексея. А то, что немногим позже Коршунова размечут лошадьми, – это не так уж важно.

«Я никогда этого не пойму, – решил Алексей. – Все, что я могу, – принять их такими, какие они есть. Так же, как они приняли меня…»

Глава 39

Травстила. «Не важно – что, важно – как»

– Гляди, – сказал Травстила, – вот сюда упираешься ногой, потом… р-раз! – Короткая спинка, проложенная закаленными железными пластинами, выгнулась, крючок опустился, зацепив тетиву, толстую, вдвое против обычной. Короткая толстая стрела тоже была необычной, и граненый наконечник.

– А как бьет? – спросил Одохар, разглядывая хитрую штуку.

– Вот так. – Травстила приложил к плечу деревянный упор, похожий на седло и так же, как седло, обитый кожей.

Раздался звонкий щелчок, почти слившийся с глухим ударом, когда дивная стрела воткнулась в стену.

Одохар подошел, поглядел. Стрела вошла в бревно почти на ладонь. Бревно треснуло. Одохар взялся за стержень, потянул… Стрела не поддалась.

– Со ста шагов – щит и чучело в воинской одеже, – сказал Травстила. – Навылет.

Он взялся за хвостовик стрелы, расшатав, выдернул, потрогал наконечник, сказал:

– После каждого выстрела подтачивать надо.

Овида приблизился к столу, взял в руки оружие, повертел, попробовал пальцами натянуть тетиву – не вышло. Овида удивился. Взялся по-настоящему, аж мышцы на шее вздулись… И все равно самую малость не хватило. Овида покачал головой, прижал ногой петлю, ухватился за рычаг, но не рванул, а потянул медленно, как Травстила делал…

– Легко как, – опять удивился он.

– Стрелять тоже легко, – сказал Травстила. – Целить легче, стрела ровнее идет, и ветром почти не сбивает, тяжелая.

Я вот что мыслю, – продолжал он. – Небесные герои такими машинами (слово «машина» он произнес по-ромлянски) слабость свою исправляют. А как ловко выдумывают – диву даешься.

– Но польза с того есть и нам, – заметил Одохар. – Те петли для ног, какие Аласейа себе сделал… Я велю каждому сделать. Коленями, ясно, держаться на коне привычней, но коленом так не упрешься. На петлях этих даже и встать можно, а тогда и копьем ударить сподручней, и рубить сверху…

– Предки наши без этого обходились, – проворчал Овида. – С такой снастью и воинов воспитывать ни к чему. Нынче твой, Одохар, воин мешок с полсебя весом между коленями удержит и копьем в щит попадет за сорок двойных шагов, а с этим… – Жрец кивнул в сторону самострела. – С этим любой неуч воином станет. С этим даже женщина тебя, Одохар, побить может.

– Да ладно тебе, старый, ругаться, – махнул рукой Травстила. – Видал я такие штуки у ромлян. И большие, и малые. Большие еще годятся в дело, а малые… Пока тетиву накрутишь… – Травстила изобразил, как вращает вороток, – тебе три раза глотку перережут.

– Но это… – Овида хлопнул по столу. – Это другое. Раз – и все.

– Да не важно это, – опять отмахнулся Травстила. – Не это важно.

– А что? – спросил Одохар.

– Не важно, что там у них в Байконуре делают. Важно –как. Вот я, к примеру, когда трудную вещь кую, которая из многих частей состоит, каждую часть по очереди делаю. И проверяю, совпадет иль нет. Иной раз легко выходит. Когда духи нашепчут и все разом увидится. А бывает, полный месяц провозишься. И помощникам не поручишь: скуют кто во что горазд. А у этих – по-другому. И Гееннах, и Аласейа – они сперва изобразят, потом посчитают что-то… Да так хитро считают, что я сперва думал: ворожба это на рунах. Но порасспросил: говорят – не ворожба. Потому как при ворожбе, сами знаете, боги разное говорят, а у этих всегда одно и то же выходит. И всегда правильно выходит. И не только с оружием. Вот я намедни лемех сделал: не такой, как всегда, а такой, как мне Аласейа изобразил… И лучше этот лемех моего. Сам пробовал. А ведь меня отец учил, а отца – дед. Это же – тайна кузнечная. И других тайн Аласейа много знает, и не тайна для него это вовсе. Только рассказать о них он не может. Язык наш плохо еще знает. Но я ведь не боюсь, Овида, что, вызнав мои тайны, всякий сможет железо ковать. А потому не боюсь, что Аласейа может что хочет делать – его духи не тронут. А другого, кто посвящение не прошел, – погубят. Так что зря ты боишься, Овида, что женщины вместо мужчин воевать станут. Не быть женщине воином, ежели ты, Овида, ее в воины не посвятишь. А ты, я думаю, этого делать не станешь, так, Овида?

Одохар улыбнулся, а Овида нахмурился:

– Не того я боюсь, что женщина воином станет, а того, что убивать она станет, как воин. И нечистота мир наполнит.

Он сделал рукой отводящий знак, и остальные не медля сделали то же.

– Я понял, – после долгой паузы медленно проговорил Травстила. – Я не буду делать новые вещи.

– Да, – кивнул Овида. – Ты понял.

И тут, словно знак окончания разговора, снаружи раздался голос, выкликающий Одохара.

Трое разом поднялись, на краткий миг соединили руки. И вышли из комнаты. Овида – последним. У дверей жрец махнул рукой – и восковая свеча на столе погасла. Темнота скрыла все, в том числе и дивное оружие, сработанное Травстилой. О нем даже не вспомнили.