– О! – говорит. – Американка, а как по-русски-то чешет!
Судья открывает заседание. Между прочим, судья – очень пожилая женщина, некогда из Харбина, куда родители ее бежали из России от революции. Однако – процедура суда обязывает! – вопросы подсудимому задает на английском. Переводчица переводит.
– Господин такой-то, где вы беседовали с полицейским – в машине или на шоссе?
– Не помню… – сокрушенно отвечает подсудимый.
– Полицейский сел к вам в машину или вы вышли из машины?
– Н-не… помню.
– Как же вы разговаривали?
Он морщит лоб, припоминая…
– Да это… полицейский открыл дверцу, я и вывалился…
Тут судья не выдерживает, наклоняется через стол и кричит по-русски:
– Петр Степаныч, го-луб-чик вы мой! Что ж вы так на-дра-лись?!
С минуту подсудимый ошарашенно смотрит на судью, потом глубоко вздыхает и счастливо произносит:
– И эта по-русски чешет!
– Насколько часто Вам удается вырваться куда-нибудь?
– По-разному случается. Я ведь по натуре актриска, много выступаю перед читателями – а это долгие недели бродячей жизни, скитания из города в город, невозможность принадлежать себе… Это и не путешествия вовсе, а работа на износ, отхожий промысел, заработок. Я тогда и не вижу ничего по-настоящему, даже если какая-нибудь радушная душа разворачивает передо мной на бегу красоты какого-нибудь Гамбурга…
Нет, для того, чтобы увидеть эти красоты, иными словами – почувствовать город, пространство, мне надо замедлить бег, движения, мысли, сфокусировать взгляд… И рядом мне необходима еще одна пара вполне конкретных глаз – моего мужа, художника Бориса Карафелова, – который заметит не только смешную походку хромого продавца открыток, но и обратит мое внимание на тающий в облачке шпиль старинной церкви. Тогда мое видение страны, чужого города приобретает нужный для литературы объем…
– А вот если предположить… только предположить… что Вы уже везде, где хотелось, побывали, увидели весь мир, заглянули во все его уголки… всему удивились, обо всем написали… Вам бы и тогда было бы к чему стремиться?
– Ну, это фантастика. Вероятно, вы имеете в виду – было бы мне о чем мечтать? Или точнее – за что небо благодарить?
Знаете, для этого ведь уже существует древняя молитва, утренняя молитва евреев на субботу и праздники, вполне подходящая для такого случая. Причем ее вообще не вредно повторять как можно чаще:
«Если бы рот наш был полон песней, как море водами, а наш язык – ликованием, как бесчисленные волны морские, а наши уста – восхвалением, беспредельным, как ширь небосвода, и наши глаза сияли бы, как солнце и как луна, и будь наши руки распростерты, как орлы в небесах, а наши ноги легки, как лани, – мы все же не сумели бы по достоинству возблагодарить Тебя, Господи, за все чудеса Твои».
Глава восьмая
«Можно, я за вас подержусь?..»
Мозг человека не знает отдыха, он работает днем и ночью, всю жизнь. И только в одном случае мозг отдыхает и полностью отключается: когда человек выступает перед аудиторией.
Ошо Раджнеш– Был ли у Вас день, когда, проснувшись утром, Вы не знали, чем кормить детей, как жить?
– Видите ли, я родилась под созвездием Девы, а Дева не допускает подобной неряшливой романтичности по отношению к обстоятельствам. Дева не птичка божия, она с вечера знает – чем будет завтракать семья, потому что заработала на этот завтрак позавчера, а сегодня утром, проснувшись, сосредоточенно и ответственно зарабатывает на послезавтрашний обед.
– А Вы верите, что, согласно карме, одному человеку по жизни небо всегда дает средства к существованию, а другому – «не положено», и, как бы он ни трудился, всегда с ним что-то случается, с бедолагой?
– Вы мне напомнили один случай. Я как-то примеряла блузку перед зеркалом в магазине дамской одежды на улице Яффо. Настроение, как вы понимаете, – вдумчиво-интимное: брать – не брать?.. Вдруг на меня бросается незнакомая пожилая дама с радостным воплем:
– Диночка, Диночка!
Господи, пугаюсь я, неужели опять не узнаю маму или двоюродную тетю – с меня станется…
Нет, выясняется, что дама совсем посторонняя.
– Вы меня не знаете! – кричит она. – И это неважно! Можно я за вас подержусь?
– Пожалуйста, – говорю я осторожно, выставляя локоть. – Подержитесь, ради бога. Но зачем?
– Так вы же в сентябре родились? Вы ведь Дева, правильно? Кто за Деву подержится, у того всегда деньги будут!
И вцепилась в мой локоть, словно стоит над обрывом и боится свалиться вниз.
– А у Девы, – поинтересовалась я, – у самой-то Девы… как там насчет денежек?
Или звонит мне знакомый экстрасенс, говорит:
– Ты не волнуйся, у тебя денежный канал открыт, к лету деньги будут.
А я ему:
– Еще бы, конечно, будут: я сейчас по 14 часов в день вкалываю, заканчиваю новый роман, и заранее, за полгода, готовлю гастрольную поездку с выступлениями по Америке. За полтора месяца – 40 выступлений. Разумеется, деньги будут.
– Сорок выступлений?! Вы шутите?
– Отчего же. Я ведь, как говорит Игорь Губерман, опытная «выступальщица». Да он и сам не раз устанавливал такие рекорды. Однажды мы с ним бороздили просторы Нового Света почти одновременно. Я приезжала выступать в Атланту, мне говорили: «А две недели назад у нас тут Игорь Миронович выступал. Вот тут и спал, в этой комнате».
Из Атланты лечу в Рочестер, мне говорят: «Постелим вам на этой тахте, хорошо? Тут как раз две недели назад Губерман ночевал».
Возвратилась я домой, звоню ему, рассказываю о поездке и об этих бивуаках на одной и той же боевой тропе. А Губерман мне: «Старуха, вот так не везет: мы с тобой всегда спим в одной постели, только в разное время».
Еще он говорит: «Знаешь, есть несколько парных памятников – ну, там, Минину с Пожарским или Гете с Шиллером… Так и нам с тобой в Иерусалиме, на рынке Маханэ Иегуда, поставят памятник: мы на нем встанем плечом к плечу, в левой руке – книжка, в правой – кошелек… А на постаменте выбито золотом на трех языках: «Эти двое честно кормились от своего литературного заработка…»
– Но ведь подобные марафоны страшно утомительны. Просто какая-то гонка на износ. Так и свалиться недолго.
– И такое бывало, причем буквально: однажды, лет пять назад, потеряла сознание во время выступления в Бруклине. Ну… «амбуланс», то, се… Медики пугали инфарктом, собирались законопатить меня в госпиталь дней на пять для всех проверок. Пришлось смыться под расписку. И ничего, отвалялась, дня через два опять побежала по маршруту.
Бывают, конечно, блаженные перерывы, когда в чужой стране делаешь привал дня на два-три у кого-то из близких друзей, где можно совершенно расслабиться.
Не так давно, после какого-то тридцать второго выступления по Америке, после ежедневного перелета из города в город, совершенно ошалевшая, я наконец прибыла в конечный пункт, Нью-Йорк, где в доме Юлия Китаевича меня ждал Борис. Наконец-то дня три я могла ночевать в одном месте! Наконец-то не надо вставать в пять утра на очередной рейс в какой-нибудь Сант-Луис!
Утром сквозь сон слышу: звонит телефон. И голос Китаевича:
– Знаете, она еще спит. Я постараюсь ей передать. Дело в том, что Дина долго ездила по Америке, перешла на английский, и я ее теперь не понимаю…
Картинка по теме:
Ура, мы целых три дня кайфуем у Юлика Китаевича!
Вечером он вывозит нас в какой-то очаровательный городок неподалеку, и часа полтора мы втроем гуляем вдоль океана по деревянному настилу набрежной.
Небо живописно полыхает закатом, затем гаснет, темнеет… Восходит луна… Деревянные виллы городка своими башенками и шпилями задевают несущиеся на немыслимой скорости облака…
Я иду и завываю: «Сквозь волнистые туманы пробирается луна, на печальные поляны льет печальный свет она… По дороге зимней, скучной тройка борзая бежит…»
Боря перебивает:
– Как это «борзая»? Борзой может быть собака. Тройка, вероятно, «резвая», ты просто не помнишь…
Мы принимаемся спорить. Юлик подключается и уверяет, что тройка, вероятно, «быстрая»… Я начинаю горячиться и настаиваю, что борзая, борзая, дураки вы этакие, и неучи притом… Хотя сама вдруг начинаю сомневаться: а правда, с какой стати лошади – борзые, это ж не собаки? Может, я сама напутала? Зазубрила с детства… С другой стороны, у меня всегда была хорошая память на стихи…
– Нет, все-таки борзая!