– В чем же они совпадали? – Для меня Ермак был действительно поработитель, а не герой.
– А в том, что русские не собирались замещать собой местные народы. – Профессор выделил голосом слово «замещать». – Они собирались властвовать над ними, это факт. Но замещать собой – нет.
Вот фюрер собирался именно замещать. С евреями и цыганами – понятно, далее следовали славяне, далее – все, кто занимал хорошие территории, мешая плодиться истинным арийцам.
В случае же с Россией и русскими такого не было никогда. И не могло быть именно потому, что выстраивалась заведомо многонациональная империя. В этой модели не было места физическому уничтожению побежденных. Более того, местную знать поднимали на самый верх. Она практически имела те же права, что и русское дворянство. И постепенно становилась неотъемлемой частью этого самого русского дворянства. Помнишь: «Потри любого русского – и обнаружишь татарина». Или тот же Багратион. Князь, между прочим.
– Ты еще черту оседлости обоснуй, – не выдержал я.
– Конечно, ошибка, – не стал спорить Береславский. – Империи ни в коем случае нельзя делить своих граждан на людей и «не очень». Если она хочет оставаться империей. В итоге своим недомыслием взрастили умного и деятельного врага. И еще много было ошибок, в том числе чудовищных. Ленин не на пустом месте к власти пришел. Все сказки про случайность – брехня. Если б, как ты думаешь, все были в шоколаде, не было б никаких революций. И никакой пломбированный вагон бы не помог.
– Но ты-то, разумеется, понимаешь, в чем главная ошибка Романовых? – не удержался Док. Однако толстую шкуру нашего профессора не пробил.
– Разумеется, понимаю, – согласился он. – Они не заметили дисбаланса. И этот дисбаланс их убил.
– Дисбаланса – в чем?
– Ну смотри. Мы – точнее наши правители – всегда должны выдерживать тонкий баланс. Мы – между Востоком и Западом. Между культом сообщества и культом личности.
– Так культ личности у нас же был, – не выдержала Смагина.
– Нет. У нас его просто неправильно называли, – объяснил профессор.
Ну конечно, вся страна называет неправильно, один он – правильно. Это – по-нашему, по-береславски.
– У нас как раз был культ общества, а не личности. Все, включая саму жизнь, – за страну, все – за Родину. И ладно бы за Родину, это хоть представить можно, а то и вообще за никому не ведомый, сугубо теоретический коммунизм.
Это и есть культ общества, культ муравейника. За царя, за Родину, за Сталина, за коммунизм – по большому счету, разницы нет, только название меняй. А реально – за муравейник.
Стаса потихоньку начинало перекашивать. Царь – это для него наверняка святое. «Как бы в «уазике» не начали строить баррикады», – подумал я.
– А на Западе тем временем строили именно культ Личности, – продолжил свою теорию Ефим. – Личности не правителя, а члена сообщества. Неосознанно строили, но под свое видение мира. Особенно с отступлением Средневековья. Здесь муравейнику уже места не было. Человек свободен. Человек сам принимает решения. Человек сам за себя отвечает, ни от кого не ожидая заботы. Именно потому, что свободен.
– Анархия – мать порядка, – снова подколол Док.
– Нет, – не поддаваясь на провокации, спокойно ответил профессор. – Анархии в этом случае не наступает, потому что свободные люди добровольно – подчеркиваю это – принимают на себя некоторые обязательства. Скажем, платить деньги на содержание удобных им центральных структур – достаточно прозрачных и переизбираемых структур, заметим, – ходить оборонять это свое образование от внешних врагов, решать проблемы с другими членами сообщества в рамках определенных алгоритмов.
– Ты считаешь эту модель более верной? – спросил Стас. Он, оказывается, вовсе не злился, а вполне академично оценивал аргументы оппонента. А то, что он будет оппонентом либералу Береславскому, я ни на миг не сомневался.
– Нет, – неожиданно для меня ответил Береславский.
А вот это уже действительно странно.
– Верная модель – только та, которая адекватно отображает реальность, – пояснил он. – Там, на Западе, эта модель действительно в основном верна. Но на Востоке она бы с треском провалилась, вздумай ее тупо, как коммунизм, начать воплощать в жизнь. Мы ведь, как всегда, посередине. И как только с середины сбиваемся, оказываемся в… – Он посмотрел на Смагину и так и не сказал, где же мы оказываемся. Потом продолжил: – Кстати, когда те же французы сбиваются к муравейнику – а это всегда у них происходит при социалистах: кормление всех подряд, деньги поровну, все равны, да здравствуют эмигранты и т. д., – у них тоже происходит коллапс. Потому что муравейник – не их модель.
– Чего-то не заметил коллапс во Франции, – не удержался я.
– Погоди еще, заметишь. Если социалистов не отодвинут. Так что на самом деле действительно все несложно. Просто любая модель управления должна соответствовать параметрам управляемого объекта. Например, у нашей вполне демократично избранной власти нет ни привычки быть прозрачной, ни привычки отчитываться перед гражданами. Зато есть манера сидеть прочно и оставаться надолго. Отсюда такое неистовое воровство и коррупция.
– Так мы-то в итоге кто? – снова спросил Стас.
– Мы, несомненно, муравейник, – растолковал ему профессор. – Но не как Восток. Потому что в среднем мы не вполне муравьи. А значит, мы должны понемножку пестовать свободных граждан. Но не так наотмашь, как в 90-е. Потому что мы – не Запад.
– А сейчас что с нами происходит? – решила уточнить Танечка. Любит она полную ясность во всем. И это мне в ней нравится.
– Типа – «усиления властной вертикали»? – спросил Береславский.
Мне даже интересно стало – неужели поддержит?
И ведь поддержал! Хотя не полностью.
– Когда уходили от «лишней» на тот момент свободы – было оправданно. Вообще неуправляемая ядерная держава – это уже опасность вселенского масштаба.
Ну а сегодня – это повторение прошлого. Остановиться-то сложно, хочется уж всех конкурентов додавить.
А вот как последнего додавят, тогда снова – в задницу, – на этот раз он произнес это слово. – Но уже не так глубоко и не так надолго, – напоследок утешил собравшихся профессор Береславский.
Что ж, не утопически, но достаточно оптимистично.
А мы тем временем порядочно отъехали от Хабаровска. Начинались мои родные места.
Дорога была неплохой – военные, которых тут немерено было, всегда поддерживали ее в отменном порядке.
Иногда – вот как сейчас – на прямых кусках трасса вдруг резко расширялась. Это остатки мышления времен тотальных войн: такие широкие и прямые отрезки должны были стать временными аэродромами, если постоянные разбомбят.