деформаций?
– Луна обычная. Просто казалась гигантской.
Аслан с Алёной переглянулись. Паша догадался, что они не понимают о чём он.
– А никаких дорожных знаков? Указателей? Может, номера машин? – закидал вопросами Аслан.
Но Паше ответить было нечего. Только пустыня и люди.
– Мне показалось, что эти люди очень испуганы, – добавил он. – Они не могли покинуть это место.
– Понятно, – Аслан вновь успокаивающе похлопал его по руке. – Тебе нужно немного отдохнуть.
– Ты обещал мне защиту, – вдруг сказал Паша. – Ты – руководитель местного Дозора. Но мы ни разу не приятели!
– Ну-ну…
– Ты хочешь использовать меня!
– Ты ещё не всё вспомнил, уци, – сказал Аслан, поднимаясь с кровати. Он добавил ещё несколько фраз на незнакомом языке. Алёна послушалась его и ловким быстрым движением сделала ещё один укол. Паша с запозданием дёрнулся, но силы быстро покидали его.
– Поспи, – ласково сказала Алёна. – Всё будет хорошо, Паша, всё будет хорошо.
***
Я строю дом. Дом огромный, со множеством комнат и переходов. Нас много: бывшие клерки, менеджеры, программисты, спортсмены – кого здесь только нет. Мы все трудимся вручную. Никакого смысла в стройке нет – дом бесконечно повторяет сам себя. Я не верю, что в этом есть хоть какой-то смысл. Напарник Гена говорит, что никто не понимает, зачем это делать. Страшно не делать...
…Надзиратель замирает напротив меня и пристально наблюдает за процессом. Я беру кирпич, обстукиваю от пыли. Надзиратель следит жадно, словно я занимаюсь чем-то невероятно интересным. Кладу кирпич на раствор, подтягиваю его к соседнему. Надзиратель бдит, вытянувшись в струнку, напряжённый, как школьник перед свиданием. Стучу рукояткой мастерка по кирпичу, подгребаю растёкшийся раствор. У надзирателя вид, будто он словил оргазм …
…Просыпаюсь я всякий раз в одинаковой позе – свисая затёкшей рукой с полотняного гамака. Сколько нас в этом общежитии – неведомо. За мутным стеклом темень. Здесь всегда темно и мрачно – ущербная Луна прячется за плотными облаками. Гена спит по соседству, храп действует на меня бодряще, как будильник. Работать пора, работать. Вставай, Гена. Надо чем-то занимать это чёртово бесконечное время…
***
В следующий раз Паша очнулся в темноте. Тело было лёгким, отдохнувшим, в голове больше не звенело. Ему захотелось резко вскочить с кровати, но он вовремя остановил себя. Алёна предупреждала, что движения должны быть плавными. Паша, не спеша сел, содрал с запястья какие-то медицинские липучки, вызвав тревожные всплески диаграмм на аппаратуре. На черта его всякий раз кладут в этот бокс? Укольчик могут и в его комнате поставить, диван там не в пример удобнее этого больничного катафалка. А сейчас тащиться через три этажа к себе, да ещё в дурацкой пижаме. Паша соскользнул в тапки, стоявшие как надо, прямо на пересечении кривой «ноги на кровати» – «ноги в тапках». И тут до него дошло, что он помнит всё. Или почти всё.
Этот мир немилосерден к больным и уродам, равно как и к гениям. А уж если эти качества соединяются в одном… Его жизнь разделилась на до путешествия куда-то за пределы мира и после.
Визит к Юсефу и его лихорадочная «помощь» помнились как нечто совсем далёкое, словно зыбкое отражение на дне колодца. Где Паша мыкался после прыжка в конец света, не знал никто. Первые дни он бредил, эти записи Аслан ему прокручивал. Но Паша не узнавал ни свой голос, ни реальности за этими словами. Словно кто-то в бреду читал кусочки из страшной книги без начала и конца.
Мига возвращения он тоже толком не помнил – только проклятая полная Луна, что меняла оттенки, теребя глубинные струны души. Он очутился где-то в спальных районах Москвы 6 апреля 2087 года, ровно за месяц до Вспышки и через считанные минуты после предыдущего цикла.
Повинуясь внутреннему импульсу, он побрёл мимо одинаковых высоток к конкретным дому, этажу и подъезду. Пашу вело какое-то невероятное чутье, которому он из-за истощённости и слабости не мог и не хотел сопротивляться.
Дверь ему открыл чудаковатого вида человек – очень высокий, почти упирающийся в притолоку, длинноволосый мужчина в долгополой расшитой рубахе, вызывающей ассоциации одновременно с мексиканским пончо и косовороткой старорусского добра молодца.
Увидев на пороге Пашу, он воздел руки горе и выдал:
– Я звал – ты пришёл.
Остальное Паша помнил ещё более смутно – внутренний навигатор, видимо решив, что выполнил свою миссию, отключился, и вконец обессиленный он рухнул в цепкие руки мексиканского добра молодца. А потом… Потом он оказался здесь.
Паша прошлёпал в тапочках к туалетной комнате и включил мягкий ночной свет. Из зеркала на него глянуло суровое лицо повидавшего жизнь человека. Седые пряди волос в полумраке выглядели жутковато. Паша ополоснул лицо холодной водой.
– Проснулся?
Это пришла Алёна. Чем-то она ему напоминала Асю – такая же заботливость и чудная мягкость.
– Да, – ответил он. – Что Аслан?
– Здесь. Сидит под звёздами.
– Романтик.
– Есть немного, – улыбнулась Алёна.
Паша хотел спросить, в каких они отношениях, но опять сдержался. Ему стало неловко.
– Пойду проведаю, – сказал он.
– Сейчас, – остановила Алёна, прикладывая палец к сонной артерии. – Пульс в норме. Лучше накинь куртку, прохладно.
– Спасибо.
***
…Меня убивают механистично, без особой злобы и садизма. Три надзирателя наносят удары попеременно, обездвиживая и выводя из строя внутренние органы. Боль глухая, словно под сильной анестезией. Смотрю, как хлещет кровь из полуоторванной руки и вяло думаю, почему я до сих пор не потерял сознание. Умираю. Мне снятся серые двумерные сны без смысла и сюжета, словно смотрю на грязно-белую экранную рябь. И я просыпаюсь на полотняном гамаке под храп Гены. Опять…
«Понимаешь, Пашка, мы все тут заключённые. Что я, что ты, что надзиратели эти». Гена ловко орудует мастерком, не переставая говорить. «Мир такой, сумасшедший. Тюрьма, из