на кровать. Обнял жену за плечи, ещё не зная, что делать дальше. Она же взяла его свободную руку, поцеловала её в ладонь, потом провела ею по своему лицу, шее, по груди... Она страстно хотела понравиться своему мужу, овладеть им, его душой и телом, и природа охотно подсказывала ей, что делать, как поступить дальше. Она вложила в свой жест всю свою страсть, и он тут же почувствовал это.
Вот уже более двух месяцев, со времени разлуки с Феодосией, он не был с женщиной. Может, оттого прикосновение к упругой, давно волнующей его груди всколыхнуло всю его заробевшую было плоть. В своём воображении за свадебным столом он уже не раз пытался представить, как останутся они наедине, как он сделает первый шаг, как овладеет ею. Но всё это было неопределённым, надуманным. Теперь же волнение сковывало его. Софья, однако, вовсе не стыдилась его близости. Древний инстинкт точно подсказывал ей, что и как надо делать, чтобы понравиться ему. Она подставила ему свои губы и медленно увлекла его голову вниз, на подушки, а оказавшись рядом, слегка, будто нечаянно, прикоснулась к его заветному месту, которое и без того уже трепетало под тонкой тканью. И тут только растерянность его окончательно улетучилась. Он ощутил рядом с собой нормальную страстную женщину, которая хочет его, которая жаждет отдаться ему. Он, не спеша, наслаждаясь видом её роскошного тела, снял с неё сорочку, затем быстро скинул свою и, помедлив мгновение, овладел ею. С удовольствием услышал, как вскрикнула она, потеряв свою невинность, но не оттолкнув его, не показав боли или страха. Её тело вновь и вновь заряжало его желанием, он сдерживал себя, чтобы не причинять ей лишней боли, но она сама влекла его к себе, пересиливая боль, и он вновь погружался в блаженство.
Тень Феодосии несколько раз возникала в его воображении, на какие-то мгновения выбивая из восторженного благостного состояния, но рядом с такой женщиной, как Софья, невозможно было отвлекаться на что-то постороннее, и он достаточно быстро понял это. Она, её кровь горели так же, как и её глаза. В спокойной, податливой и покорной Феодосии он находил когда-то свои радости, но в этой законной супружеской близости Иоанн открыл для себя такие прелести, познал такой восторг, о существовании которого прежде и не подозревал.
День ото дня Софья становилась смелее, и он каждую ночь снова и снова спешил к ней, познавая новые и новые стороны супружеской жизни, познавая его самую таинственную и сладостную глубину. Софья добилась того, о чём мечтала: муж был всецело удовлетворён ею.
Но теперь ей этого было мало. Ей хотелось стать и его советчицей, властительницей его дум, истинной государыней. От природы она была умной и властной, и теперь, получив достаточно возможностей, чтобы воспользоваться своими преимуществами, она не хотела упустить свой очередной шанс. Однако она не спешила, стремясь сначала получше узнать страну, в которую попала. И потому при каждом удобном случае расспрашивала мужа о государственных делах, о проблемах, которые его волновали. Условия для их бесед были самые благодатные. Давно уже не было у Иоанна человека, с которым мог бы он открыто поделиться всем, что его беспокоит. Сын был ещё мал, чтобы понять его, матушка старела и теряла интерес к его многочисленным заботам, едва поспевая справляться со своими, к тому же она часто и надолго уезжала в свою отчину, в Ростов Великий. С братьями великий князь не дружил, с боярами не мог делиться, ибо не считал уже их равными себе, боялся, что не поймут его стремлений. Софья оказывалась самой подходящей кандидатурой для восприятия всех его помыслов. Содействовало их беседам и достаточное количество времени меж постельными утехами. Благо, что ночи зимой предлинные и времени для бесед достаточно.
— А почему тебя называют великим князем всея Руси, а не царём, или цесарем, или королём, как в иных странах? — спросила она как-то его перед сном.
Он усмехнулся: она не первая задавала такой вопрос.
— Так ведь в каждой стране свой язык, свои понятия. Главное, что они означают. В Польше правит король, только власти у него — никакой. Всем сейм заправляет. В Казани — царь, а его я назначаю, и меня он слушается. Татарские царевичи за честь считают служить у меня, сами ко мне просятся. В Византии вашей император был, а где он теперь? Так что не в слове дело, а в том, что за ним стоит. У нас издревле людьми князья правили. А старший над ними назывался великим. Так народ наш привык. Хотя ливонские и немецкие правители меня, по-своему, в грамотах царём называют, а датчане так и императором, мне моё русское звание более по душе — великий князь. И ни один король или царёк, мне известный, властью и богатством со мной теперь сравниться не может, — гордо нахваливался перед женой Иоанн. Но честно добавил: — Правда, литовцы не хотят признавать за мной нынешний мой титул государя всея Руси, ведь немалая часть русских земель — Смоленск, Киев и часть иных им, литовцам, принадлежит, и их властитель, Казимир, тоже именуется великим князем всея Литвы и Руси. Да это дело времени! Разве может Казимир теперь со мной тягаться, если его по рукам и ногам паны повязали, ни одного важного дела без их согласия он решать не может! Ни военного, ни хозяйственного, ибо средств своих не имеет! А когда дела важные базаром решаются, редко результат хороший выходит! Да я думаю, тебе неинтересны мои рассуждения?
— Напротив, мой господин, — ласкалась Софья, — мне всё, что ты говоришь, о чём думаешь, интересно.
Она с каждым днём говорила всё лучше и свободнее по-русски, хотя встречались ещё слова, о значении которых она лишь догадывалась. Но её незнание компенсировалось её чутьём и желанием понять. Оттого диалог их шёл легко и естественно.
— Ох и хитрая ты, царевна моя, прямо в душу забираешься! — сощурил Иоанн свои глаза и пристально глянул на жену. — Впрочем, это не в укор тебе. Даже хорошо, что ты у меня не дурочка. Может, и вправду советчицей моей станешь. Один ум хорошо, а два лучше. Надёжных людей немного рядом. Всяк свою выгоду ищет. А у жены, как ни крути, одна выгода: чем муж крепче на ногах стоит, тем ей же лучше. Не случайно люди говорят, муж и жена — одна сатана.
Он повернулся и с удовольствием погладил её по пышной груди, прикрытой лишь