Читать интересную книгу ГНОМ - Александр Шуваев

Но кое-где, как теперь, не могли сесть даже автожиры, и тогда руководство задействовало геликоптеры. На всем Ленинградском фронте их было аж пять штук трех разных моделей двух конструкторов. Самый большой из них, "Ка-12", умел "зависать" на одном месте и мог перебросить восемь человек десанта со снаряжением. После того, как конструкторам помогли воплотить в жизнь их безумные мечты о редукторах, автоматах перекоса лопастей и самих лопастях, и товарищ Камов, и товарищ Миль, не сговариваясь, бросили все разработки по автожирам в пользу чисто геликоптерной тематики.

Высадившись, набившие руку саперы довольно быстро отыскали вентиляционную систему и подорвали ее бетонную покрышку толовыми шашками. В открывшийся колодец немедленно полетели те самые фляги со сжиженным топливом, примерно тем, что использовали в специальных боеприпасах. Следом гвардии младший лейтенант Сергачев, услыхав звон стекла и выждав около минуты, аккуратно опустил "лимонку", после чего, от греха, отскачил шагов на пять и мягко повалился на бок. Дот, наподобие огнедышащего дракона, выдохнул через "фланкированную" амбразуру факел огня длиной метров шесть-семь, а группа подала условный знак к началу выдвижения основных сил. На этой неделе это был самый модный способ форсированной расправы с пресловутыми "миллионерами". Прежде обходились парой ведер простого авиационного бензина: тоже неплохо, но ТАК было куда быстрее, а время, по понятным причинам, было дорого…

Безусловно, с "миллионерами" теперь можно было покончить и по-старинке: к примеру, подогнав на прямую наводку громоздкое чудовище восьмидюймового орудия, но жизнь не стояла на месте, надо было идти вперед: то, без чего можно было обойтись сегодня, могло стать в ряд главных средств борьбы завтра, в войнах новой эпохи. В том, что они последуют, практически никто не сомневался. Окончание этой войны не могло обещать стабильного мирового устройства. Поэтому нужно было пользоваться случаем, чтобы испытать новинки в деле. Уже сейчас, на этапе прототипов, чтобы не допускать ошибок в серийных изделиях.

Сидящий напротив старый маршал был равен ему по званию, но, услыхав последние его слова, Кейтель с необыкновенной остротой ощутил, насколько же различается их статус. Военный человек, пока он ТОЛЬКО военный, выполняет приказы. А вот если он, помимо этого, является еще и главой государства, он обязан подумать еще и о тех пределах, за которые не могут, не имеют права распространяться никакие военные усилия. Вся выучка, весь дух, вся так называемая "честь" военного человека и аристократа, что опять-таки обозначает многие поколения военных, требует от него предпочесть смерь позору капитуляции. Как политик он ни на что подобное пойти не имеет права. Он может, конечно, застрелиться после капитуляции, на которую он пошел для спасения своего народа от неизбежной гибели, — но только убедившись, что смерть его не пойдет народу во вред. В противном случае бывает необходимо отдаться на публичный позор неправого и предвзятого суда победителей.

Кейтель мог бы добиться взаимопонимания с маршалом и бароном Маннергеймом, но с президентом Маннергеймом все обстояло совсем по-другому. Он попросту мыслит совершенно другими категориями, и не может быть прочитан или предсказан на уровне его, фельдмаршала Кейтеля. В чем он мог быть, более-менее, уверен, так это в том, что барон пока еще ничего не решил. Точнее, — никак не может решиться принять решение, суть которого ему, в основном, ясна. Для того, чтобы это произошло, может хватить совсем немногого. Чего-нибудь вроде того донесения.

Он зря опасался. Повод оказался достаточно весомым. За Выборгом у финской стороны уже не было таких серьезных укреплений. Не было крупных воинских контингентов: те, что еще не были уничтожены, сохранили дисциплину и часть оружия, могли только следовать за русскими, никак не успевая прикрыть столицу. Более того: из-за действий громадных масс ударной авиации возможность переброски резервов практически отсутствовала.

С чем до этого момента финская сторона практически не сталкивалась, так это с крупными соединениями советских танков, хотя и было доподлинно известно, что они – есть. Теперь, когда оказался пробит последний заслон, и захвачены оба берега Сайменского канала, и железнодорожные станции Лаппенранта и Куйвола, когда силы Красной Армии вышли на финишную прямую, в конце которой находилась столица Финляндии, вдруг появились танки. Когда их собрали воедино, вместе оказалось довольно много.

А потом двести восемьдесят три "Т-34", семьдесят восемь "Т-70" и прочих легких машин, около девяноста САУ, с опытными экипажами, генераторными ротами и надлежащим количеством мотопехоты в грузовиках, все как положено, — встретились в жестоком встречном бою с той самой 122-й пехотной дивизией вермахта. В конце концов разведка, до сих пор работавшая безупречно, не могла не дать сбой. Никто так и не смог объяснить, как авиаразведка умудрилась прошляпить целую дивизию, но такие вещи на войне все-таки, видимо, неизбежны. Немецкое соединение, выложившись полностью, было разметано и разорвано в клочья ударом бронированного полчища, но нанесло ему серьезные потери и заставило отложить рывок на запад для восстановления боеспособности. Без этого столкновения танковая группа, мало уступающая полноценной танковой армии, была вполне способна преодолеть расстояние до Хельсинки часов за двадцать пять-тридцать. Вынужденная пауза, как ни цинично это звучит, может, пожалуй, считаться оптимальным вариантом. В ответ на очередной сигнал от выступившего в качестве посредника шведского правительства, советская сторона все-таки согласилась на так называемое "условное перемирие". "Условное", — это потому что финская сторона, помимо прекращения боевых действий, еще была лишена права к "перемещению резервов и каких-либо других воинских контингентов на все время действия настоящего Перемирия". Это значило, что советская сторона, заметив какие-нибудь действия, направленные на стабилизацию положения на фронтах, имела право пресечь их самыми жестокими мерами.

Сама Красная Армия тем временем подтягивала тылы и резервы, перебазировала авиацию поближе к фронту, разоружала недобитых окруженцев и делала массу полезных для здоровья дел в том же роде. Все вместе называлось "восстановлением боеспособности войск". Они и впрямь были немало утомлены и потрепаны напряженной боевой работой и, прежде всего, маршами по труднопроходимой местности.

Неизбежный "дуглас" с представительной делегацией на борту получил воздушный коридор до Москвы.

Требования советской стороны были, в общем, ожидаемыми. Согласно инструкциям президента и собственной немалой властью финская делегация практически безоговорочно приняла большинство из них. Благо, особого выбора у них не было. Жаркие споры вызвали только размеры контрибуции: шестьсот миллионов долларов, товарами по выбору, в ценах на начало 1937 года, за пять лет. Совершенно непомерная сумма для разоренной страны. Андрей Жданов, очевидно, игравший в советской делегации роль "злого полицейского", сверкая небольшими, темными глазами, орал, багровея и брызгая слюной:

— Денег нет? Вот как! На доты с броненосцами у них есть, а как оплатить ущерб – нету? Давайте ищите, а то я найду! Весь флот до последней рыбачьей лодки, и она пригодится. Весь подвижной состав – два! Все оборудование с электростанций – три! Все провода со столбов. Все рельсы со шпалами заберем, и вас же самих пути разбирать заставим! Я найду-у!!! И больше найду!

Это было не смешно. Негодяй был способен и на такое, а буквальное выполнение угрозы обозначало уничтожение самих основ жизнеспособности общества. По сути, то же убийство. Правда, первые люди делегации, товарищ Молотов и Климент Ворошилов, никак своего отношения к эмоциональному выступлению товарища не показали. Не поддерживали, но и не пытались придержать. Вячеслав Михайлович вообще предпочитал больше помалкивать, и только помаргивал острыми глазками за стеклами очков, наблюдая за происходящим.

Главой делегации был премьер-министр Хакцель, министром иностранных дел Энкель, но замнаркома товарищ Литвинов с первой минуты переговоров начал пристально присматриваться к Паасикиви. Замнаркома отличался исключительным чутьем на людей, а финн импонировал ему способностью мыслить точно, учитывая все обстоятельства, но при этом неожиданно. Для того, чтобы завести нужный контакт с перспективным политиком, он даже пошел на кулуарные беседы с ним, в перерыве между заседаниями. Благо, Вячеслав Михайлович был не против. В ходе беседы он пошел даже на то, чтобы ответить на ряд достаточно неформальных вопросов с предельной откровенностью. Так, в ответ на вопрос о причинах столь жесткой позиции советской делегации ("Я бы даже сказал, слишком эмоциональной и граничащей с ожесточением…"), он, поморщившись, ответил.