Читать интересную книгу Дело Рихарда Зорге - Ф. Дикин

Однако в начале 1933 года Фунакоси уехал из Шанхая и отправился в Ханькоу в качестве представителя агентства новостей Ренго. Почти год спустя он перевелся в Тянцзин, где вновь встретился с Каваи, и когда Каваи захотел вернуться в Японию, Фунакоси оплатил его дорожные расходы.

Как мы видели, именно Фунакоси нашел для Каваи место в Институте исследования проблем Китая в Тянцзи-не после освобождения его из тюрьмы. Фунакоси, должно быть, испытал огромное облегчение, узнав, что Каваи ничего не сказал полиции о шанхайской группе Зорге или ее преемнице в Токио, поскольку Фунакоси по-прежнему находился в контакте с Одзаки и продолжал время от времени встречаться с ним в течение последующих нескольких лет. Одзаки проявлял активный интерес к деятельности исследовательского института Фунакоси: заведение это стало своего рода троянским конем для японских коммунистических писателей и ученых, живущих на севере Китая.

С октября 1938 по май 1941 Фунакоси как член подразделения спецслужб Ханькоу стал советником поддерживаемых японцами китайских политических лидеров в Уханьском районе. Этот пример успешного проникновения коммунистов на ключевые посты вызвал, должно быть, нешуточную тревогу в Особой высшей полиции Токио, в руки которой передали Фунакоси после его ареста на севере Китая 4 января 1942 года. Отчет Токко о деле Фунакоси заканчивается словами:

«Несмотря на тот факт, что в ходе расследования настоящего дела подозреваемый постепенно раскаивался в своем поведении и дал свидетельства несомненного раскаяния сердца, ясно, что ввиду отвратительной природы совершенного им преступления его исправление должно быть гарантировано назначением ему максимального наказания».

Фунакоси был приговорен к десяти годам тюремного заключения, но умер в тюрьме 27 февраля 1945 года.

17 мая 1942 года министр юстиции выпустил первое официальное заявление по делу Зорге — скупое сообщение с перечислением имен арестованных, без сомнения, для того чтобы прозондировать общественное мнение: полиция интересовалась реакцией многих людей, представлявших различные организации и мнения по всей Японии.

Отклики, как и ожидалось, были негодующими и выражали удивление и ужас. Страна воевала, и чувства патриотизма и национальной богоизбранности достигли крещендо. Не удивительно, что те, до кого до сих пор не доходило никаких слухов о деле, были поражены, прочитав, что не только иностранцы — это не вызывало особого удивления, — но и японцы, причем из самых высоких официальных кругов, были арестованы как секретные агенты Коминтерна.

Во многих из появившихся комментариев сквозило нечто большее, нежели нотка классового чувства. «Правящий класс должен воспользоваться этой возможностью для беспощадной самокритики», — заявил лейтенант резерва в Саитаме. «Следовало бы лучше знать тех интеллектуалов из правящего класса, что держат в своих руках государственные секреты!» — гремел майор в отставке в Мияги.

Однако командующий японским императорским флотом выразил словами то, в чем были убеждены тысячи людей, когда заявил: «Я считаю само собой разумеющимся, что Коноэ был взят под стражу и что заявление не предавалось гласности из-за его нежелательных международных последствий».

Общее подозрение, что принц Коноэ был или будет арестован, проистекало не из того факта, что Одзаки был лично знаком с ним и некоторое время был неофициальным советником его первого кабинета. Сомнения относительно позиции Коноэ, расплывающееся пятно на его репутации и шепотки, что ширились по всей Японии и за ее пределами, в войсках и среди граждан, живущих за рубежом, — все это берет начало из сообщения о том, что Управление прокуратуры в Токио предъявило обвинения Инукаи Кен и Сайондзи Кинкацу.

Инукаи Кен родился в 1896 году и был старшим сыном Инукаи Цуйоси, премьер-министра, убитого ультранационалистическими фанатиками 15 мая 1932 года. Еще будучи совсем молодым человеком, он достиг известности как романист, однако в тридцатые годы вдруг занялся политикой и был избран в Парламент. Он глубоко интересовался китайскими делами, в которых его отец, до 1911 года помогавший многим китайским националистам, считался крупным специалистом. В 1929 году отец и сын присутствовали вместе на церемонии перезахоронения Сун Ятсена в Нанкине, и именно Инукаи Кен первым познакомился с Одзаки, и это знакомство очень скоро переросло в дружбу.

Их связывал Китай. Но необходимо подчеркнуть, что Инукаи часто встречался с членами Гоминдана и симпатизировал этому политическому течению, что неизбежно привело его, начиная с 1937 года, к критике, хотя и скрытой, методов и претензий японской армии в Китае. Короче говоря, он был либералом в те времена, когда признаваться в этом публично было не только не модно, но и просто опасно.

«Он показался мне (Одзаки об Инукаи) человеком, которому можно доверять, и он высоко ценил меня как специалиста по китайским делам. Благодаря таким особым отношениям я получал от него много информации о ситуации в Китае. Однако информация эта по большей части, была отрывочной, и я не помню подробностей».

Утверждая, что он не может вспомнить каких-либо подробностей о «фрагментарной» информации по Китаю, полученной от Инукаи, Одзаки не был ни уклончивым, ни неискренним. Можно утверждать определенно, что Инукаи никогда сознательно не выдавал своим друзьям никакую информацию секретного характера. Тщательное прокурорское расследование свело возможное нарушение закона со стороны Инукаи к обычной неосмотрительности.

Так, в начале 1940 года он позволил Сайондзи скопировать проект договора, заключенного между японцами и Вонг Чинвей, гоминдановским лидером, бежавшим из националистического правительства в Сунцине. Инукаи сам был главным архитектором этого соглашения, которое создавало базу для отношений между Японией и администрацией Вонг Чинвея в Нанкине, которую Токио должен был признать — хотя и не без тайных опасений — в качестве законного правительства Китая.

Первый параграф обвинительного заключения, составленного прокурорами по делу Сайондзи, выявил природу и последствия неосмотрительности Инукаи.

«Сайондзи Кинкацу его друг Инукаи Кен показал документы, содержащие так называемое Временное соглашение между Японией и Китаем от 30 декабря 1939 года, касающееся дислокации японской армии и военных кораблей в районе Китая. Он оставил ему копию этого документа, и спустя несколько дней Сайондзи передал эту копию Одзаки Хоцуми и таким образом выдал военный секрет, случайно ставший ему известным».

Одзаки, в свою очередь, тоже скопировал документ, который дал ему Сайондзи. Мияги навестил Одзаки, перевел копию документа на английский и передал его Зорге.

Материал, попавший к Зорге, а затем в Москву, имел стратегическое значение как с политической, так и с военной точек зрения, поскольку открывал долговременные намерения Японии и ее оборонительные обязательства.

Как заметил Зорге на допросе Йосикаве, «нет нужды говорить, что эта тема представляла огромный интерес для Советского Союза».

И нукай был арестован 4 апреля 1942 года по обвинению в нарушении Закона о защите военных секретов. Дело его дошло до Верховного суда, который и вынес вердикт «Не виновен». Однако юстиция сочла невозможным оправдать Сайондзи[134]. Признавая, однако, что его преступление проистекало скорее от беспечности, чем от дурных намерений, суд проявил милосердие и вынес в отношении Сайондзи приговор с отсрочкой исполнения на восемнадцать месяцев тюремного заключения, что дало Сайондзи возможность избежать позора и лишений японской тюрьмы.

Природу беспечности Сайондзи в разговорах, а именно в отношении информации о намерениях Японии по отношению к России и о японо-американских переговорах, мы уже описывали выше. Неосмотрительность Сайондзи была серьезной и опасной. Похоже, что его характеру не хватало уравновешенности и самоконтроля, спасших Инукаи, обладавшего огромным опытом общественной деятельности, от совершения подобной ошибки.

И все же благодаря этим недостаткам Сайондзи, похоже, представляется более симпатичной фигурой, нежели Инукаи. Возможно, частично потому, что Сайондзи составил для прокуроров автобиографическое заявление, которое достаточно ясно демонстрирует, каким человеком он был. Например, в нем описывается его отношение к европейской жизни, в частности, к Англии, когда он в двадцатых годах приехал из Японии, чтобы учиться в Оксфордском университете. Во-первых, некоторое время он провел в частной школе в Борнемуте, готовясь к экзаменам на степень бакалавра. В конечном итоге он был принят в Новый колледж, где, по его словам, «была атмосфера вселенского спокойствия, казавшаяся весьма подходящей для учебы».

В заявлении читаем и несколько ярких и забавных воспоминаний о студенческой жизни, вплоть до возвращения Сайондзи в Японию, о его деятельности на ниве журналистики и в качестве неофициального консультанта (шоку-таки) Министерства иностранных дел, о поездке на конференцию Института тихоокеанских отношений в Иосеми-те и о том, как он познакомился с Одзаки и как развивалась их дружба[135].