Мы не могли торопиться и, возможно, именно это нам и требовалось. Всё остальное произошло слишком быстро. Никогда не думала, что можно подарить своё сердце в один момент, действуя непроизвольно, инстинктивно. Не было похоже на то, чтобы я передала своё Лео, скорее, словно я взяла одну из его рогаток и запустила из неё в его направлении. Я лишь благодарна ему за то, что поймал его и сохранил.
— Нет, вероятно, ты не заслуживаешь меня, — поддразнила я. — Но рак ты тоже не заслужил, так что, возможно, ты король в получении того, чего не заслужил.
— Я король незаслуженного, а ты королева поспешных выводов. — Он рассмеялся. И выглядел при этом таким молодым. Непринуждённым в каком — то роде. Может, я достучалась до него, а может, он наконец принял жизнь такой, какая она есть. Позвольте себе заглянуть в ваше будущее из вашего ненадёжного настоящего. — Как по мне, мы два сбитых с толку человека в королевских масштабах.
— Может и так, а может, и нет. — У меня не имелось ответа. — Но у меня нет никаких сомнений по поводу того, что я хочу сделать сейчас.
— Дай угадаю. — Лео склонил голову. — Это связано с рисованием?
— Кое — что связанное со сном.
— Со мной? — По его лицу скользнула тень сомнения. Я заколебалась. Это хорошее предположение, но не совсем то, на что я рассчитывала.
Я закинула ногу на диван; носком вперёд, как когда выходила из машины, тогда во Флоренции. Но в этот раз Лео не смотрел на неё. Он глядел мне прямо в сердце. Оно полностью принадлежало ему, он мог делать с ним всё, что хотел. Я протянула руку в выжидающем жесте и смело велела:
— Пойдём со мной.
Глава 27
Я проснулась, ощущая на груди тяжесть правой руки Лео. Но этот вес не был мёртвым грузом. Скорее лёгким, осторожным. Лишь нежное касание, чтобы не разбудить меня. По тому, как его тело прижималось к моему, я не сомневалась, что он не спал.
Упершись бедром в матрас, развернулась, чтобы устроиться у него на груди. К моему удивлению, он не пошевелился. Лео спал, как убитый. Такой крепкий, безмятежный сон — это своего рода чудо. Он на протяжении стольких лет нёс на себе тяжкое бремя, которое подавляло его решимость. Если хотя бы на одну ночь можно было бы взвалить эти заботы на себя — это всё, чего я только могла пожелать.
Всё, чем мы занимались — сон. Лео позволил раздеть его, я снимала с него рубашку так, словно разбинтовывала рану: медленно и осторожно. Вместо этого я наложила свои повязки: мои губы залечивали каждый участок его кожи, моё сердце билось напротив его.
Он плакал. Мы поджали колени, прижавшись телами друг другу, и обвили руки друг вокруг друга, как прутьями. Лео опустил голову мне на плечо, и я удерживала его, пока он сотрясался. Его дыхание было рваным, тело содрогалось. Я стала его тихой гаванью, переняла все его страдания. Временами из него вырывались надрывные стоны, полные страха и тревоги, иногда это были беззвучные болезненные рыдания.
Я не сомневалась, что он плакал по матери. Потому что Лео не выглядел мужчиной, который переживал о будущем. Он скорбел. Потерянный, напуганный мальчик, покалеченный эмоциями, с которыми не смог совладать. Уверена, все говорили ему, что он должен быть сильным. Но, возможно, быть сильным и прятаться от боли, выстраивая ограждения, чтобы не подпустить её близко — это не одно и то же. Возможно, сила в исцелении от этого страдания. Сначала позволить образоваться этим сколам и трещинам, и только потом залатать их.
Вот, что происходило с Лео, пока он плакал. Он исцелялся. И я удерживала его.
Наконец, несколько часов спустя, мы уснули. После того, как Лео смог снова говорить, я выслушала его. У него четвёртая стадия. Перспективы не очень хорошие, по крайней мере, с точки зрения доктора. Но наши ожидания основывались не на статистике и цифрах, а на надежде, которую мы позволили себе сохранить. На мечтах, на которых строилось всё наше существование.
В глубине души я знала, что не имело значения, какой бы долгой ни была моя жизнь, она бы включала в себя Лео. И, может, по обычным стандартам он мог предложить не так много времени. Не уверена. Но этого было бы достаточно. В нашем распоряжении имелось настоящее, и большего нам не нужно. Это всё, чем мы могли заручиться.
Наконец я заполучила Лео.
Свою родственную душу.
Из всех тех рисунков, что создала за эти годы, из всех тех скульптур, что вылепила, и картин, что изобразила кистью на бесчисленных холстах — это моё любимое творение.
Мы. Вместе. Нас ждали многообещающее будущее и жизнь, полная надежд, потому что мы позволили их себе, не обращая внимания на то, что шансы не на нашей стороне.
Эпилог
— Тебе не терпится увидеть дядю Йена? — пропела я, уткнувшись в пухлую щёчку. Как ребёнок может пахнуть так приятно — за гранью моего понимания, но сладкий аромат Иззи был таким восхитительным, что хотелось съесть её. Иногда по ночам я лежала без сна и целовала каждый миллиметр её милого личика, и всё ещё не могла поверить, что она моя. Моё маленькое чудо.
Ангельские глаза Изабеллы вспыхнули от восторга. Они были такого же цвета, что у её отца — светло — голубые.
— Можешь сказать «дядя Йен»? — спросила я, перемещая её вес на бедро, пока мы поднимались на лифте в лофт на пятый этаж. Я стиснула её пухлые ножки, и Иззи прижалась ко мне с хихиканьем, которое отразилось от глухих стен. Когда она смеялась, мой мир замедлял ход, время начинало течь, как патока. Её смех — чистое наслаждение в акустической форме. Это один из тех звуков, которого не коснулись жизненные переживания, стресс, давление или боль. Иззи представляла собой воплощение невинности, и больше всего я хотела сохранить её такой навсегда. Хотела замедлить ход наших дней, чтобы насладиться каждой секундой её едва начавшейся жизни. Сказать, что я восхищалась ей — преуменьшение века. Эта малышка стала огромным благословением в моей жизни, во всех смыслах этого слова.
Хотя с тех пор, как я жила здесь, прошло уже два года, в тот момент, когда двери лифта распахнулись, открывая тёмный коридор, я тут же перенеслась в прошлое.
Так много всего произошло после переезда. Рак, лечение. Выпускной, а годом