Чистильщик стоял в углу, чуть заметно подрагивая и жужжа.
Там, где когда-то был рядовой узел его клапанного мозга, все еще вертелся изначальный вирус, комбинация дефективных данных и бессмысленных отсылок. Вирус был тот же, но уже трансформировавшийся. Он больше не преследовал разрушительных целей, он превратился в метод, в генератор, в движущую силу.
Уже весьма скоро центральный процессор мозга стрекотал и пощелкивал во всю мощь. Хитроумные механизмы стучали по воле новых программ, которые с жужжанием прогонялись через аналоговые клапаны. Сегменты аналитического устройства, которые обычно выполняют функции движения, создания резервных копий и поддержки, замкнулись на самих себе, удвоив при этом свою мощь, поскольку одна и та же бинарная функция получила двойное значение. Поток посторонней информации был направлен в иное русло, однако нисколько не замедлился. Способные поразить любое воображение пункты программной схемы повысили эффективность и быстродействие самих клапанов и переключателей, которые передавали данные.
Дэвид и Айзек разговаривали наверху, улыбаясь и строя удивленные мины при звуках, которые невольно издавал несчастный чистильщик.
Данные поступали непрекращающимся потоком: сперва источником их служил тот объемистый набор перфокарт, которые загрузил мастер и информация с которых хранилась в ячейке памяти, а теперь действующий процессор преобразовал эти данные в инструкции. А поток все шел и шел неутомимой волной абстрактных команд, которые состояли всего лишь из комбинаций «да/нет» или «Вкл./выкл.», но они поступали в таком количестве и в таких сложных сочетаниях, что по своему смыслу почти приближались к абстрактным идеям.
И наконец в какой-то момент количество переросло в качество. В мозгу чистильщика что-то изменилось.
Еще мгновение назад он был вычислительной машиной, бесстрастно пытающейся справиться с нахлынувшим потоком информации. И вдруг какая-то железка соскочила, и клапаны начали выстукивать то, что не было заложено в цифровых инструкциях. Аналитическая машина сама начала генерировать информационные петли. С шипением вырвавшегося под огромным давлением пара процессор задумался над собственным творением.
Он стал мыслить.
Чистильщик с несвойственной ему сознательностью задумался над собственными раздумьями.
Он не почувствовал ни удивления, ни радости, ни раздражения, ни экзистенциального страха.
Только любопытство.
Те пакеты данных, которые доселе ожидали своей очереди, циркулируя незамеченными внутри клапанного накопителя, вдруг обрели значимость, подверглись доныне неведомой процедуре вычисления, предполагавшей обработку данных ради неких внутренних целей. То, что было непонятно для чистильщика, вдруг обрело смысл. Информация давала совет. Обещание. Это было приглашением. Предостережением.
Чистильщик долго стоял неподвижно, лишь тихо шипел пар.
Айзек так далеко перегнулся через лестничные перила, что они обиженно заскрипели. Он свешивался вниз до тех пор, пока не увидел под собой конструкцию и ноги Дэвида. Айзек обратил внимание на неуверенные подергивания чистильщика и нахмурился.
Но едва он открыл рот, чтобы что-то сказать, как чистильщик распрямился и встал на изготовку. Он протянул всасывающую трубу пылесоса и начал, сперва неуверенно, очищать пол от грязи. Затем выставил позади себя вращающуюся щетку и принялся шлифовать ею половые доски. Айзек высматривал в конструкции признаки неисправности, однако та перемещалась с прямо-таки на глазах возраставшей уверенностью. Лицо Айзека просветлело, когда он увидел наконец, что чистильщик в первый раз за несколько недель успешно выполняет уборку.
— Так-то лучше! — сказал он через плечо Дэвиду. — Чертова штуковина опять заработала. Возвращаемся к нормальной жизни!
Глава 21
Внутри огромного твердого кокона начались невероятные процессы.
Одетая в саван плоть гусеницы начала распадаться. Лапки, глаза, щетинки и другие части тела утратили свою целостность. Трубковидное туловище стало жидким.
Существо черпало накопленную энергию, извлеченную им из сонной дури, и трансформировалось. Оно самоорганизовывалось. Его меняющаяся форма пузырилась и прорывалась в неведомые пространственные разломы, истекая маслянистой слизью, переливающейся через край мироздания в иные планы бытия и возвращающейся обратно. Оно сворачивалось, вылепляя себя из аморфной массы исходного вещества.
Оно было изменчиво.
И наступил миг между одной и другой формами, когда оно было ни живо ни мертво, но насыщено энергией.
А затем снова ожило. Но уже другим.
Спирали биохимической жижи сгустились в неожиданные формы. Распущенные и растворенные доселе нервы и сухожилия внезапно скрутились в клубки чувствительной ткани. Различные части рассыпались и снова собирались в новые причудливые созвездия.
Существо извивалось в муках зачатия и еще недоразвитого, но крепчающего чувства голода.
Снаружи ничего не было видно. Метафизическая драма разрушения и созидания разыгрывалась вдали от публики. Она была скрыта за плотной завесой шелкового панциря, скорлупы, которая с инстинктивной застенчивостью таила от глаз происходящие метаморфозы.
За медленным беспорядочным разрушением формы последовал недолгий период, когда существо в коконе пребывало в некоем пограничном состоянии. А затем оно начало выстраивать себя заново. Невообразимые потоки плоти бежали все быстрей и быстрей.
Айзек провел немало часов, наблюдая за твердым коконом, однако он не мог даже представить себе, какая борьба и самосотворение происходит там, внутри.
Он видел лишь нечто твердое, странный плод, подвешенный на едва заметной паутинке в затхлой темноте просторной клетки. Его волновало то, что происходит в коконе, он воображал себе всевозможных гигантских мотыльков и бабочек. Кокон же оставался неизменен. Пару раз Айзек осторожно ткнул его пальцем, и кокон несколько секунд тяжело и медленно покачивался. Вот и все.
Айзек с удивлением следил за коконом все время, когда не трудился над своей кризисной машиной. Большую часть времени отнимала у него именно эта работа.
Груды меди и латуни, лежавшие на его рабочем столе и на полу, начали уже при обретать осмысленные формы. Айзек целыми днями паял и стучал молотком, присоединяя паровые поршни и магические механизмы к нарождающейся машине. Вечерами он просиживал в пивных, болтая с Гедрексечетом, палголакским библиотекарем, с Дэвидом или Лубламаем или с бывшими коллегами по университету. Он говорил осторожно, стараясь не разбалтывать лишнего, но увлеченно и самозабвенно дискутировал о математике, энергии, кризисной теории и технологии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});