— Что ж, в тебе говорят твои лета, — возразил Петерхен. — Ты сейчас в той жизненной поре, когда смазливая внешность кажется нам дороже всякого золота. Однако после тридцати лет мы смотрим через другие очки, выискивая свой собственный интерес, и редко восторгаемся тем, что достойно восхищения, но в то же время не сулит нам большой прибыли. Возьмем дочь Мельхиора де Вилладинга: это женщина, способная воодушевить целый город — у нее и ум, и поместья, и красота, да еще голубая кровь; что ты, к примеру, думаешь о ее достоинствах?
— Думаю, она заслуживает всего того счастья, каким только способно одарить ее человеческое совершенство!
— Гм, ты ближе подобрался к тридцати, нежели мне казалось, герр Сигизмунд! Но что касается Бальтазара, тебе не следует полагать на основании немногих вырвавшихся у меня сгоряча благосклонных слов, будто моя неприязнь к этому выродку меньше твоей и меньше той, какую испытывает к нему любой честный человек, однако для бейлифа было бы неприлично и неблагоразумно порицать обязанности прямого исполнителя закона перед публикой. Есть чувства и переживания, естественно присущие нам всем, и среди таковых — почтительное уважение к лицам благородного происхождения (разговор велся по-немецки); а также ненависть и презрение к тем, кто носит на себе печать проклятия. Эти чувства свойственны нам от природы — и Боже сохрани, чтобы я, давно уже переживший романтический возраст, на деле разделял убеждения, человеческой природе чуждые.
— Разве не относятся они скорее к злоупотреблениям, к нашим предрассудкам?
— С практической точки зрения, юноша, разница не столь существенна. То, что привносится в ум воспитанием и привычкой, становится сильнее инстинкта, сильнее даже любого чувства. Неприглядное зрелище или дурной запах заставят тебя отвернуться или зажать нос, но мне ни разу не удавалось найти средство обуздать предрассудок, уже прочно укоренившийся. Гляди куда угодно, всеми способами отгоняй от себя воображаемое зловоние, но если человек осужден во мнении ближних, лучше ему взывать к Богу о справедливости, нежели к милости окружающих. К таким выводам привел меня опыт служения обществу.
— Надеюсь, законодательные уложения нашего старинного кантона далеки от них, — заметил юноша, стараясь побороть свои чувства, хотя это и стоило ему немалого труда.
— Так далеки, как Базель от Кураnote 130. Мы не придерживаемся постыдных доктрин. Я готов бросить вызов всему миру: пусть мне укажут государство, которое следовало бы более благородным принципам, чем наши: мы даже стремимся согласовать наши действия с нашими взглядами, если это достаточно безопасно. Нет, что касается подобных частностей, Берн — это образец общественного устройства: здесь так же редко говорят одно, а делают другое, как и при любом другом правительстве. Мои слова, юноша, сказаны мной в непринужденной обстановке празднества, где, как тебе известно, безрассудные поступки побудили к откровенности и развязали языки. Мы открыто и во всеуслышание провозглашаем первенство истины и равенство перед законом, оберегая городские права; мы избираем священную, небесную, чистейшую справедливость нашей водительницей в любом отвлеченном вопросе. Himmel!note 131 Если тебе захочется решить дело, исходя из честного принципа, предстань перед членами муниципального совета или перед судьями кантона, и ты встретишься с такой мудростью, с таким тонким пониманием права, что это сделало бы честь самому Соломону!
— И тем не менее предрассудки всюду берут верх.
— А может ли быть иначе? Человек разве не есть человек? Не гнется ли он туда, куда его клонят? И разве дерево не послушно изгибу ствола? Да, хотя я и преклоняюсь перед справедливостью, герр Сигизмунд, как и подобает бейлифу, но должен признаться, что если призадуматься, то не чужд ни предрассудкам, ни пристрастиям. Вот эта девушка, прелестная Кристина, не могла не утратить для меня части своего очарования, как несомненно она утратила его и в твоих глазах, едва только стало известно, что она приходится дочерью Бальтазару. Она красива, скромна и по-своему привлекательна, однако есть в ней нечто такое — не могу выразить точно — определенно есть какой-то… э-э… оттенок… налет… привкус, который сразу обозначил ее происхождение, стоило мне только услышать, кто ее родитель. Не то же ли самое произошло и с тобой?
— Не ранее того, как были предъявлены доказательства ее родства.
— Конечно же не иначе. Дело становится яснее, как только вглядишься попристальней, хотя первое впечатление может оказаться обманчивым, если безобразие прячется за покровами лжи. Внимание к тонкостям — необходимое условие философского подхода. Невежество — это маска, которая утаивает подробности, необходимые для полного знания. Под маской и мавр вполне сойдет за христианина, но сорвите с него личину — и вы увидите истинный цвет его кожи. Разве ты сам не замечал, к примеру, во всем, что касается женского очарования и женского совершенства, очевиднейшей разницы между дочерью Мельхиора де Вилладинга и дочерью Бальтазара?
— Разница в том, что одна девушка принадлежит к чтимому и обласканному судьбой роду, а другая заклеймена позором от рождения!
— Нет, мадемуазель де Вилладинг прекраснее.
— Природа и в самом деле проявила большую щедрость к наследнице дома Вилладингов, господин бейлиф, и ничуть не лишила ее женского обаяния, наделив вместе с тем счастливой судьбой.
— Я знал, что ты, втайне, не можешь придерживаться иного мнения, нежели все остальные! — воскликнул Петерхен с торжеством, поскольку принял воодушевление спутника за неохотно высказанное согласие с его собственными рассуждениями. На этом разговор прекратился: совещание между Мельхиором и синьором Гримальди подошло к концу — и бейлиф поспешил присоединиться к своим более важным гостям, а Сигизмунд наконец-то избавился от допроса, мучительно терзавшего его душу, хотя он и с презрением отнесся к чрезмерной словоохотливости собеседника, длившего над ним эту пытку.
То, что Адельгейда должна была покинуть отца, предполагалось и ранее: мужчин в этот час ожидали на торжественном обеде. Итак, Адельгейда оставалась возле Кристины и ее матери, не привлекая к себе особого внимания — даже со стороны тех, кого она сейчас участливо опекала с горячностью, естественной для ее пола и возраста. Близ Адельгейды находился и сопровождающий, облаченный в ливрею отчего дома: он должен был не только обеспечивать ей безопасность на людных улицах города, но и добиваться знаков почтения, приличествующих ее положению, со стороны тех, кого чрезмерно увлекали праздничные излишества. Именно при таких обстоятельствах более чтимая и, в глазах несведущих, счастливейшая из девушек приблизилась к другой, когда любопытство толпы было уже настолько удовлетворено, что семья Бальтазара осталась посреди площади почти что в одиночестве.