Министр смотрел на Веру так, как будто говорил: «ну, вы же понимаете, о чём я, да?», но она не понимала.
— А она?
— Не выяснял, если честно. Это не важно. Главное, что благополучие старшего дома Кан сейчас держится на подарках от семьи жены второго наследника, это важно. И тут старшая Кан её лупит, сжигая половину Женского Дворца. На восстановление, естественно, нужны деньги. Где их брать? Попросить у семьи жены младшего наследника. А младший наследник вдруг поверил в себя, проникся к жене, отцу под ноги плюнул и сказал, что раз в Женском Дворце пока жить нормально нельзя, он забирает жену и уезжает в гости к её родителям, где у него сейчас бизнес, доставшийся в качестве приданого, будет там руководить. На человеческом языке это означает: «ваши проблемы — не мои проблемы, я сваливаю, а вы тут долбитесь как хотите, раз вы нас так не цените, попробуйте без нас».
Вера усмехнулась и качнула головой:
— Сильно. А выглядел таким тюфячком. Надо же.
— Он и был всю жизнь тюфячком. А потом увидел, как мы красиво на фестиваль ворвались, вдохновился и решил, что побудет тюфячком где-нибудь подальше от границы с Карном. И что личное спокойствие ему важнее сплочённости семьи.
Он опять смотрел на неё так, как будто она должна понять что-то недосказанное, но она всё ещё не понимала. Сделала ещё глоток кофе и спросила:
— А как вторая женщина? Ми Рин?
Министр вздохнул, как будто Вера была плохой ученицей и в целом плохо соображала, но если это так, то всё равно ничего не поделать, взял листы, перебрал и сказал:
— Ми Рин — никак. У меня нет по ней информации. Хотя я заказывал всех... Странно. Сейчас поищу, — он взял те листы, которые успел отложить, прочитал внимательно и нашёл: — Вот, одна строка. Она плакала всю ночь и писала стихи. Она не живёт в Женском Дворце, она принцесса, её дворец рядом с дворцом первого наследника.
— Я его видела?
— Да, он рядом стоял.
— Странно, что я его не помню.
— Он мать мою потом сопровождал.
— А, вспомнила! И отступил на шаг, когда мы подошли. Типа, «ваши проблемы — не мои проблемы, долбитесь как хотите». Какая интересная семейная политика у этой семьи.
Она мрачно усмехнулась, покачала головой и взяла печенье, задумалась. Министр опять перебрал листы и указал пальцем на какую-то строку, явно лично ему неприятную:
— У вас тоже интересная политика.
— В каком месте?
— В беседке в Парке Воды.
Вера нахмурилась, показывая, что она тугая и до неё не доходит, он бросил бумаги и сказал без улыбки:
— Где вы рисовали друг другу послания с генералом Ченом.
«Неужели он не знает? Сказать или нет?»
Она дожевала печенье, сделала глоток кофе и сказала:
— Хотите ещё одну новость в ваш сборник новостей?
— Хочу.
— Генерал приходил не от своего имени, и писал мне на полу не на местном языке. И есть у меня ни на чём не основанное подозрение, что файл письма мне пересылал лично он, а Милки здесь вообще не было.
Он сказал чуть спокойнее, но всё ещё недовольно:
— Мои люди тоже её не нашли. Её хорошо прячут. — Он помолчал, Вера пила кофе, министр вздохнул и сказал спокойнее: — Ладно, не будем об этом сейчас говорить, расскажете, когда вернёмся в Оденс. Нам всё равно на обед в «Кота» идти. Сейчас пейте свой кофе, отдыхайте, я пойду ещё немного поработаю, тоже оденусь и пойдём на заключительную прощальную прогулку по дворцу Сун. Потом на обед метнёмся в Оденс, потом обратно сюда, на пикник в пустыне. Как только жара спадёт, возьмём лошадей и поедем, это близко. И желайте удачи себе и мне каждую свободную секунду — если нам очень повезёт, сможем увидеть мираж.
— Круто, — Вера в предвкушении потёрла ладони, министр улыбнулся и она вспомнила ещё кое-что.
— Кстати, один вопрос.
— Слушаю.
— По поводу того, что вы вчера говорили, — она задумалась, как это лучше сформулировать, и заметила, как министр отводит глаза и заливается краской, вспоминая всякое интересное, что вчера говорил. Она немного полюбовалась картиной, потом сделала вид, что ничего не было, и спросила серьёзно: — Вы всё ещё считаете, что объявить всему миру о том, что у вас есть Двейн и он офигенный — отличная идея, от которой всем станет лучше?
Он посерьёзнел, немного поколебался и посмотрел на Веру:
— А вы как считаете?
— Я вам своё мнение уже говорила на пикнике, и я его не изменила — я за правду. Двейн — точно такой же наследник, как и вы, не лучше, не хуже. Единственная разница между вами — это то, что ваше имя в свитке вышили, а его имя — пока нет. Но это поправимо, пока у вас заначена где-то в тайных монастырях очень нужная в хозяйстве бабушка Кан, к которой надо просто найти подход.
— Ох как вы ошибаетесь, Вера, — мрачно рассмеялся он, вздохнул и покачал головой: — «Бабушка Кан» и «просто» — это антонимы. Если бы я мог к ней подобраться, я бы давно это сделал.
— «Давно» у вас не было меня, — изобразила комичную гордую позу она, он рассмеялся, потом изобразил серьёзность:
— И чем вы мне поможете?
— А чем я вам помогла матушку вашу успокоить и сестёр ваших долбанутых на место поставить? Не знаете? Вспоминайте.
Он изобразил задумчивость, потом с печальным видом развёл руками:
— Ни единой идеи. Нужна ваша помощь.
— Ладно, подсказываю — вам даже в голову не приходило думать о том, что это, во-первых, нужно делать, во-вторых, можно сделать. Вам не приходило в голову тратить деньги на разорение матушки, вам не казалось необходимым считать вещи в её «коробке для бросания». А потом я подкинула идею, и вы начали думать в этом направлении. И вот вам новая идея — заставить бабушку Кан вписать Двейна в семейную книгу можно. Как — это уже вы думайте, включите фантазию. Исходите из того, что она тоже человек, точно такой же человек, как и вы, и я, и ваша матушка, и госпожа Виари, и кто угодно. Она не какая-то загадочная непреодолимая стихия и не карающий/милующий бог пять к одному. Она просто старая женщина, у которой дочь отжала дом, она обижена, она расстроена, она может быть даже зла и горит жаждой мести. И ещё она — мать своего сына, а Двейн на него очень похож, и если она его увидит, в таком же костюме, с такой же причёской, может быть он выучит какие-то его фразочки или характерные жесты — она поведётся. Это именно то, чего она так хотела — сделать наследником дома не вас, а сына вашего дяди — вот он, на блюдечке, взрослый, великолепный, готовый рулить домом. Можете ей соврать, что умираете — болезнь у вас какую-то нашли, или нагадали смерть, или вы собираетесь посвятить себя духовной жизни и отречься от титула — что угодно, лишь бы она поверила, что дом вот-вот перейдёт в руки к сыну её сына, а ваша матушка останется на обломе и будет кусать локти — это эпическая вендетта, ради этого стоит жить. Вы знаете эту женщину хорошо — подумайте, под каким соусом ей подать Двейна. Я вам пожелаю удачи, вы приложите усилия, и она его схавает. И у вас будет полностью официальный наследник в свитке.
Он с печальной улыбкой качнул головой:
— Это сказки, Вера. Это красиво звучит в теории, но на практике — я не могу войти в этот храм, а она не хочет выйти, она со мной не разговаривает, принципиально.
— Не ходите, отправьте Двейна.
— Двейн болен, он туда сам даже не дойдёт.
Она вздохнула и промолчала — она уже привыкла к тому, что он любые её предложения называет нереальными.
«Посмотрим. Поживём — увидим.»
***
8.45.2 В душе артист пришёл с топором
Он ушёл работать, она допила весь кофе, который нашла, и лежала на напольных подушках, наслаждаясь тахикардией и Милкиным письмом. Когда эффект кофе прошёл, а письмо запомнилось дословно и надоело, она несколько раз попробовала найти сеть или доступные устройства, но ничего не нашлось и она бросила. Стала бродить по дому, фотографировать настенные веера, свитки и картины, но и это надоело.
«Интересно, чем занимаются цыньянские благородные женщины целыми днями? У них же даже сериалов нет. Книги читают? Вышивают?»