Читать интересную книгу Сталин и бомба: Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956 - Дэвид Холловэй

Несмотря на сопротивление физиков, из подготовленного проекта резолюции, которую предстояло принять на конференции, было ясно, что университетские физики имеют официальную поддержку. «Для советской физики, — говорилось в резолюции, — особое значение имеет борьба с низкопоклонством и раболепием перед Западом, воспитание чувства национальной гордости, веры в неисчерпаемые силы советского народа». В проекте резолюции содержалась также критика отдельных физиков. Ландау и Иоффе были обвинены в «раболепстве перед Западом», Капица — в пропаганде «откровенного космополитизма», Френкель и Марков — в том, что «некритически воспринимают эти теории и пропагандируют их в нашей стране». Учебники Хайкина, Ландау и Лифшица, Шпольского и Френкеля были осуждены за популяризацию зарубежных идеологических концепций и за недостаточное цитирование русских авторов{1104}. Трудно сказать, какое влияние на советскую физику могла бы оказать конференция. Проект резолюции не осуждал квантовую механику и теорию относительности как таковые, так что конференция не могла бы вызвать такого опустошительного эффекта, какой в 1948 г. оказала на биологию августовская сессия. Но она могла бы укрепить положение физиков Московского университета, которые были людьми ограниченными, шовинистически настроенными и менее талантливыми, чем физики Академии. Физика была бы еще более вовлечена в сферу идеологии, а споры и дискуссии проводились бы еще чаще и велись бы на языке сталинской политики. Роль философов как идеологических жандармов тоже усилилась бы. Все это создало бы опасную ситуацию -в советской физике.

Однако конференция не состоялась, и ее возможные последствия остаются лишь предметом для размышлений. Последнее заседание Оргкомитета проходило 16 марта 1949 г., и было решено, что конференция откроется 21 марта. Но за это время она была отменена. Только Сталин мог принять такое решение, и представляется, что именно он отменил конференцию, поскольку она могла затормозить атомный проект. Согласно генералу Махневу, руководителю секретариата Специального комитета по атомной бомбе, Берия спросил Курчатова, правда ли, что квантовая механика и теория относительности являются идеалистическими, т. е. антиматериалистическими науками. Курчатов ответил, что если они будут запрещены, то бомбу придется тоже запретить. Берия был обеспокоен таким ответом и, возможно, просил Сталина отменить конференцию{1105}.

Более обоснованное мнение, которое не противоречит истории, рассказанной Махневым, было высказано Арцимовичем. Оно основывалось на разговоре с Берией после смерти Сталина. Согласно Арцимовичу, трое ведущих физиков — и Курчатов мог входить в их число — обратились к Берии в середине марта 1949 г. и попросили его отменить конференцию, поскольку она могла принести вред советской физике и служить помехой работам по атомному проекту. Берия ответил на это, что не может принять такого решения самостоятельно, но что он поговорит со Сталиным. Сталин согласился отменить конференцию, сказав о физиках, если верить Берии, следующее: «Оставь их в покое. Расстрелять их мы всегда успеем»{1106}.[246] Именно атомная бомба в 1949 г. спасла советскую физику. Сталин не был слишком озабочен состоянием сельского хозяйства — он, в конце концов, допустил ужасный голод 1947 г. на Украине, и поэтому для него не имело столь уж большого значения, являлся Лысенко шарлатаном или нет. Ядерный проект, однако, был более важным делом, чем жизни советских людей, так что надлежало быть уверенным, что ученые, занятые ядерным проектом, не мошенники. Для Берии, отвечавшего перед Сталиным за успех проекта, важна была политическая благонадежность ученых. Но было еще более важным, чтобы они не оказались шарлатанами. Берия хотел, чтобы проект завершился успехом, и, несмотря на угрожающую атмосферу, которую сам создал, он не арестовал никого из руководящего состава проекта. По этой же причине в его интересах было воспрепятствовать тем, кто хотел сделать с физикой то, что Лысенко сделал с генетикой.

Ту же логику можно усмотреть в эпизоде, имевшем место в 1951 г. В Арзамас-16 прибыла комиссия для проверки уровня тамошнего политического просвещения. Когда Альтшулер сказал комиссии, что он не уверен в том, что Лысенко правильно поступает, нападая на классическую генетику, комиссия рекомендовала, чтобы он был уволен. Сахаров и Зельдович обратились с протестом к Завенягину, который в это время приехал на предприятие, и Альтшулеру разрешено было остаться. Годом позже подобный эпизод повторился. На этот раз Харитон позвонил Берии, который спросил его: «Он очень Вам нужен?». Харитон ответил, что Альтшулер ему очень нужен, и на этом дело закончилось{1107}.

Отмена в 1949 г. мартовской конференции и успешное испытание атомной бомбы пятью месяцами позже было серьезным ударом по университетским физикам и философам. Но их критика космополитизма и идеализма не прекратилась, и физикам приходилось отражать их нападки. Курчатов не скрывал своих взглядов. Зельдович вспоминал, что как-то в начале 50-х годов он сидел в кабинете Курчатова, когда раздался звонок из одного московского издательства. Его спросили, должны ли они опубликовать статью, в которой содержатся нападки на теорию относительности. «Ну, если эта статья правильна, — ответил Курчатов, — то мы можем закрыть наше дело»{1108}.[247] В 1952 г. некоторые из статей, подготовленных для мартовской конференции 1949 г., были опубликованы. Редакционная комиссия, возглавляемая философом А.А. Максимовым, выразила недовольство тем, что советские физики отстают от специалистов, работающих в других областях науки — таких, как агробиология и физиология (обе эти науки подверглись основательной чистке), в борьбе против пережитков капитализма в своем сознании{1109}.

Теперь и в советской политике возникли противоречия. Сталин оказывал поддержку взглядам Лысенко о существовании фундаментального различия между социалистической наукой и наукой капиталистической; в то же время советские физики создавали плутониевую бомбу на основе американской конструкции. Сталин дал ход кампании против низкопоклонства перед Западом и против принижения советской науки и техники. Но именно партийное руководство рассматривало западную технику в качестве образца и не доверяло способностям советских ученых и инженеров. Советский Союз в нескольких областях копировал иностранную технику (атомная бомба, ракеты «Фау-2», бомбардировщики Б-29), но пытался скрыть это от своего собственного народа, восхваляя советские достижения. Кампания против иностранного влияния помогла создать такую политическую ситуацию, в рамках которой была разрушена генетика и физика оказалась под угрозой. Сталинский режим придавал большое значение технике, особенно военной, но в отличие от технократии режим не признавал авторитета или автономии технической экспертизы. Основополагающая логика режима носила политический характер; он присвоил себе право определять, что есть научная истина, и уничтожал целые области знания во имя идеологической ортодоксии.

Сталин не разрушил физику, потому что физика была нужна для усиления мощи режима. Ландау заметил, что выживание советской физики было первым успехом ядерного «сдерживания». Это замечание имеет следующее основание. То, что уберегла бомба, было маленьким островом интеллектуальной автономии в обществе, где государство претендовало на контроль за всей интеллектуальной жизнью. Кроме того, физическое сообщество видело себя в каком-то (определенном) смысле частью более крупного международного сообщества и, возможно, было ближе к Западу в культурном плане, чем остальная часть советского общества. Таким образом, атомная бомба, наиболее могущественный потенциальный символ враждебности между Советским Союзом и Западом, спасла ту часть общества, которая являлась самым важным культурным и интеллектуальным звеном между Западом и Советским Союзом.

IV

К лету 1949 г. «изделие» было готово к испытанию, которое должно было произойти в степях Казахстана[248]. Был построен небольшой городок на р. Иртыш, примерно в 140 км к северо-западу от Семипалатинска. Этот городок стал известен как Семипалатинске, а позднее как город Курчатов. Бомба должна была быть испытана примерно в 70 км к югу от этого места. В километре от поселка располагались лаборатории, в которых ученые могли бы приготовить свои инструменты и аппаратуру для измерения результатов взрыва. Большая часть этого оборудования была разработана и изготовлена в Институте химической физики; М.А. Садовский играл ключевую роль в этом деле{1110}. Вечером, после дневной работы, люди, трудившиеся в испытательных лабораториях, отправлялись на реку — купаться и рыбачить{1111}.