– Даже у нас в лесах покачнулся бог, – говорил Бугров. – Величие его будто бы сократилось. Любовности нет к нему, и как бы в забвение облекается. Отходит от людей. Фокусы везде. Фокусами заслоняют чудо жизни, созданной им.
Философия жизни у Бугрова была трудовая:
– В человеке одна годность – к работе. Любит, умеет работать – годен. Не умеет? Прочь его… Я бы кресты и ордена за работу давал – столярам, машинистам, трудовым черным людям. Успел в своем деле – вот тебе честь и слава. Соревнуй дальше. Когда всю землю поднимем, да в работу толкнем, тогда жить просторнее будет. Народ у нас хороший…
У этого богатейшего купца сохранялось, как у всякого неглупого и не утратившего совести человека, убеждение в несправедливости существующего общественного уклада и бессмысленности жизни, посвященной мании обогащения… Ради комфорта? Бугров не был столь мелок и жалок, чтоб находить в этом удовлетворение. Его увлекало свое дело само по себе. Возможно, в этом он находил смысл жизни. А более вероятно – возможность не задумываться глубоко о сути скоротечности бытия и неизбежной смерти.
Вот слова Бугрова (в пересказе Горького) во время беседы с другим богачом и умником Саввой Морозовым:
– Рабочий у нас плохо живет, а – рабочий хороший… Народ у нас хороший. С огнем в душе. Его дешево не купишь, пустяками не соблазнишь. У него, брат, есть девичья мечта о хорошей жизни, о правде…
Прервем цитату. Учтем: говорил он о том старом русском народе, совершившем революцию, победившем в Гражданской войне, создавшем Советский Союз и отстоявшем его. Новые обуржуазенные русские – иные. Продолжим:
– Я вот иной раз у себя на даче беседую с ними по вечерам в праздники. Спросишь: «Что, ребята, трудно жить?» – «Трудновато». – «Ну а как, по-вашему, легче-то можно?» И я тебе скажу – очень умно понимают они жизнь. Может, не своим умом, а – научены, книжки у них появились, листочки из Сормова… Вот – Горький хорошо знает эти дела. Деньги берет у меня на листочки. Я – даю… Против меня это, но я – даю! Конечно – гроши. Но если и ничтожные цифры в этом деле заметны, – что было бы, если мы с тобой все капиталы пустили в дело это?..
– Конечно – озорство, когда человек отказывается от себя самого, это я понимаю. Но – ведь отказываются, полагая, что тут святость, праведность. Я таких знаю… Вот Горький рассказывал, что даже князь один, Кропоткин, что ли…
– Ты сам знаешь – богатство не велика сладость, а больше – обуза и плен. Все мы – рабы дела нашего. Я трачу душу, чтоб нажить три тысячи в день, а рабочий – тридцати копейкам рад. Мелет нас машина в пыль, мелет до смерти. Все – работают. На кого же? Для чего? Вот это непонятно – на кого работаем. Я работу люблю. А иной раз вздумаешь, как спичку в темноте ночи зажигаешь, – какой все-таки смысл в работе? Ну – я богат. Покорно благодарю. А – еще что? И на душе отвратно…
Были у него и другие чудачества. Он не имел конторы, бухгалтерии. Его уговорили завести контору. Он снял для нее помещение, солидно его обустроил, выписал из Москвы квалифицированного бухгалтера. Тот для начала хотел произвести инвентаризацию. Но Бугров не предоставил ему никаких документов, сказав:
– Это – большое дело. Имущества у меня много, считать его – долго.
Просидев в конторе без дела месяца три, бухгалтер попросил увольнения, не желая получать деньги даром.
– Извини, брат, – сказал Бугров, – Нет у меня времени конторой заниматься, лишняя она обуза мне. У меня контора тут.
Он хлопнул себя по карману и по лбу.
Одно из его чудачеств было скверного толка. Он брал у бедняков родителей дочь, жил с ней, пока не надоест, и выдавал ее замуж за какого-нибудь своего служащего или рабочего с приданым 3–5 тысяч рублей и домиком в три окна. В Сейме, где у него были дача и большая паровая мельница, таких домиков было немало, хотя далеко не все их обитатели жили в любви и согласии; бывали у них и трагедии.
Крупный капитал получил Бугров от отца и преумножил его: например, нажил миллионы в голодные годы.
«Был он щедрым филантропом, – писал Горький, – выстроил в Нижнем хороший ночлежный дом; огромное, на 300 квартир, здание для вдов и сирот, прекрасно оборудовал в нем школу; устроил городской водопровод, выстроил и подарил городу здание для городской думы, делал земству подарки лесом для сельских школ и вообще не жалел денег на дела благотворения».
Такой вот богач-оригинал, который любит работу, думает о ее смысле и дает деньги на поддержку рабочего революционного движения. Этим он не задабривал будущих возможных победителей в классовой борьбе, ибо не верил в возможность революционного переворота при своей жизни. Да и понимал он, что в случае победы пролетариата никакого снисхождения таким, как он, ожидать не приходится.
Чем объяснить его столь странное меценатство? Ответить на вопрос в некоторой степени поможет пример другого известного миллионера.
С.Т. Морозов
Савва Морозов
Савва Тимофеевич Морозов (1862–1905) по характеру, интеллекту и образу жизни не был похож на Н.А. Бугрова. Тем более показательно их сходство в понимании непрочности царской России и не только неизбежности революции, но и о ее пользе для страны и народа.
В отличие от Бугрова, который основывался на личных впечатлениях, здравом рассудке и главным образом на интуиции, Морозов был рационален, образован, читал Карла Маркса и ценил его учение за «волевое (деятельное – Р.Б.) и организационное основание». Максим Горький воспроизвел свой разговор с Саввой Тимофеевичем о будущем перевороте в России. Морозов говорил:
– Наверное, будет так, что, когда у нас вспыхнет революция, она застанет всех неподготовленными к ней и примет характер анархии. А буржуазия не найдет в себе сил для сопротивления, и ее сметут, как мусор… Не вижу оснований думать иначе, я знаю свою среду.
– Вы считаете революцию неизбежной?
– Конечно! Только таким путем и достижима европеизация России, пробуждение ее сил. Необходимо всей стране перешагнуть из будничных драм к трагедии. Это сделает нас другими людьми.
По мнению Саввы Морозова, «богатый русский – глупее, чем вообще богатый человек», потому что ослеплен богатством своей страны, сырьем и рабочими руками, а также надеется на тупость крестьян и неорганизованность рабочих. Можно лишь удивиться прозорливости промышленника-миллионера, предугадавшего анархический характер революций 1917 года. В феврале-марте царь и его брат в результате стихийных выступлений масс «добровольно-принудительно» отказались от престола. Ленин был тогда в Швейцарии, известие о революции стало для него неожиданностью. Буржуазия, взяв власть, не смогла ее удержать и остановить анархию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});