год писал он через барона просьбу об откомандировании его в степь, подальше от укрепления. И при этом коменданте, когда опять отдалилось открытие школы, подтвердил он свой рапорт. Даже Алексея Александровича Бобровникова просил о поддержке. Что еще, кроме школы, держит его здесь?..
Комендант сделал шаг к столу, дал ему линованный лист бумаги с печатью укрепления в левом углу:
— Пишите!
Он взял перо, обдумывая объяснение. Следовало только найти нужный тон. Ясно, что бумагу из губернского присутствия ему никак не должны были показывать. Здесь уж доверительность к нему Якова Петровича. Отвечать приходилось по форме лишь на устный вопрос командира укрепления, которому по службе он подчиняется. «В связи с устным представлением Вашего высокоблагородия о якобы имеющем место принуждении недоросля Гребнева…»
— Что вы там пишете?!
Он удивленно поднял голову. Холодное, всеотметающее бешенство было в светло-голубых, выкаченных глазах майора Яковлева. Руки держались строго по швам.
— …Я русский офицер, милостивый государь, а не исполнитель интриг. Извольте раз и навсегда это запомнить!
Стекло дрожало в окне. Рука с жестким мундирным обшлагом сорвала со стола исписанный им лист, бросила вместо него другой:
— Извольте помнить также о вашем ко мне подчинении в службе. Пишите не свое, а что я вам скажу… — Яковлев диктовал, словно выкрикивал команду:-«Начальнику штаба Отдельного Оренбургского корпуса от коменданта Оренбургского укрепления. Рапорт… Ввиду получения мной письма от Его преосходительства действительного статского советника господина Красовского по делу находящейся во вверенном мне укреплении киргизской школы, считаю себя обязанным сообщить Вам следующее. Школа, ныне действующая в пределах укрепления при бескорыстном и доброхотном участии зауряд-хорунжего Алтынсарина, является как бы приготовительной к имеющей открыться здесь одной из четырех киргизских школ, предусмотренных Министерством народного просвещения. Зауряд-хорунжий Алтынсарин формально утвержден в должности учителя лишь с попутным исполнением переводческой службы. Мной лично проверено состояние дела в школе, каковое ведется гоподином Алтынсариным достойно и с похвальными намерениями. Что касается обучения грамоте при школе великовозрастных поселенца Гребнева и киргиза Дауранбека Смагулова, то не вижу в том проступка, как и в совместном их учении. Все касающееся якобы имевшего место принуждения Гребнева к магометанству со стороны Алтынсарина является злостным наветом на благородного человека, имеющим цель остановить его в полезной и необходимой для Отечества деятельности…»
Ему даже жарко стало от своего минутного сомнения в человеке. Совсем как мальчик в школе поднял он глаза.
— А вашему рапорту тогдашнему, Иван Алексеевич, касательно оставления службы, я не дал ходу, — уже спокойно сказал Яковлев. — А терпение тут русское нужно иметь…
«Печатные слова некоторых умнейших, что киргиз — колотырник, киргиз кровожаден, останутся навсегда только безжизненным нечетным словом. А Вы, Николай Иванович, три года скитавшийся по Ордынской степи, я уверен, что скажете: киргизы — народ сметливый, умный, способный, но необразованный. Об образовании киргизов начальство так заботится, что предпочитает лучше красить крыши и без того красные, белить стены и без того белые, нежели приступить к постройке училищ при укреплениях. Но бог с ними, мне ли критиковать начальство…
Яков Петрович, мой начальник, Вам кланяется, а также Дарья Петровна Яковлева просит меня передавать Вам и Екатерине Степановне их нижайшее почтение… Весь Ваш Алтынсарин».
4
Труба играла большой сбор. Вольно сидя в седлах, ехали казаки с флажками на пиках. Солдаты стояли на плацу без оружия, в свободном построении. А за верхними постами и по ту сторону Тургая скакали киргизы. Видимо-невидимо наехало их в одну ночь. По своей манере они носились кругами, не приближаясь и не отдаляясь от укрепления.
Комендант Яков Петрович с офицерами и статскими чинами прошли к новому, в шесть окон по фасаду, дому посредине укрепления. Зауряд-хорунжий Алтынсарин со строгим лицом показывал там солдатам, куда относить загромождавшие проход доски. Был третий день рождества, и празднично одетые люди со всего поселка находились на улице.
По знаку коменданта поднялись шлагбаумы. В ту же минуту киргизы со всей степи устремились в укрепление. Улица наполнилась скачущими с разных сторон всадниками. Потом сбились в плотную массу, вперед выехали почтенные старики. Поддерживая под руки, помогали им слезать с лошадей. Такого еще не видывали в укреплении.
По команде дежурного офицера сюда привели солдат, поставили фронтом к новому делу. Сзади выстроились в линию казаки. Опять заиграла труба. Комендант встал на приступку дома. Рядом находился Алтынсарин.
— Якуб Петрович… Жилистый Якуб, — заговорили между собой киргизы, называвшие так Яковлева. — И внук Балгожи с ним из узунского рода…
Несмотря на холод, Яковлев снял шапку. Густые седеющие волосы с короткой офицерской стрижкой были зачесаны ровно без помощи помады.
— Господа киргизские аксакалы. И вы, господа офицеры и обыватели…
Все знали, что Яковлев может объясняться с киргизами, но он говорил по-русски. Алтынсарин же повторял его речь по-киргизски.
— Перед вашим лицом, перед лицом сих солдат и перед лицом всего народа казахского, обитающего в этой степи, мы формально открываем первую школу…
Старики и почетные люди задвигались. Комендант назвал киргизов, как сами они себя считали, — казахами, с особым горловым звуком в конце.
— Сегодня Россия приходит сюда с новым знаком. — Яковлев говорил громко, и голос его слышался за валами. — Сей знак будут не прошлые битвы и победы, сколь бы блистательны ни были они, сей знак будут школы…
Почетные люди и офицеры зашли в школу. Смотрели со вниманием на стоящие в ряд свежевыкрашенные столы, привешенную к стене доску, на учительский стол со сложенными на нем книгами. В другой стороне дома стояли вдоль стены лавки, на полу лежала кошма. Толстые солдатские одеяла и суровое постельное белье были сложены кипами. В сенях висел умывальник с пятью кольцами и шла дверь в пристройку со стороны двора, где стояли вмазанный в печь казан и большой полутора-ведерный самовар. Жестяные миски были сложены одна в другую на полке, ложки лежали в ряд.
Заходили еще разные люди, киргизы и обыватели, с интересом все осматривали. Потом Алтынсарин позвал всех опять на улицу. Встав на приступку, он заговорил по-киргизски обыденным голосом:
— Как водится среди казахов, у нас сегодня праздник. Будут той и скачки, о чем была договоренность. Пусть готовятся к нему в надлежащем месте. Детям же казахским нужно учиться. Мы слишком много потеряли времени…
Дети выходили из толпы, становились перед школой. Делали они это по-разному. Одни прямо шли к двери, другие — неуверенно, оглядывались на родичей. И одеты были разно: кто в расшитом лисьем малахае, кто попроще — в обычной круглой шапке с мехом. В руках держали коржуны, торбы, просто узелки. Алтынсарин