Читать интересную книгу Черные реки сердца - Дин Кунц

С полудня и до вечера субботы обнаруженные подозреваемые машины будут или изучены и определены, или включены в список для наблюдения, пока не окажется, что их пассажирами является нужная компания: мужчина, женщина и собака.

После нескольких часов наблюдения за дисплеем во всю стену у Роя сложилось впечатление, что их часть мира с орбиты выглядит совершенной. Все цвета были мягкими и приглушенными, все формы – гармоничными.

Иллюзия совершенства становилась более полной, когда «Страж Земли-3» наблюдал обширные, а не мелкие районы, и поэтому использовал меньшее усиление, и когда изображение давалось в инфракрасных лучах.

Чем меньше улавливалось очевидных признаков человеческой цивилизации, тем ближе к совершенству казалась планета.

Возможно, был смысл в высказываниях тех экстремистов, которые настаивали, что во имя спасения экологии население Земли должно быть любыми способами сокращено на девяносто процентов. Какова же будет жизнь в таком мире, где цивилизация превратится в ничто?

Если такая программа сокращения населения была бы когда-нибудь осуществлена, Рой испытал бы глубокое личное удовлетворение, помогая ее проведению, хотя эта работа была бы очень изнурительной и подчас неблагодарной.

День проходил, поиски беглецов как на земле, так и с воздуха не увенчались успехом. С наступлением темноты охоту придется прекратить до рассвета. И «Страж Земли-3» со своими глазами и методиками поиска оказался не более удачлив, чем люди, шагавшие пешком и летавшие в вертолетах. Хотя по крайней мере он способен был продолжать ночные поиски.

Рой оставался в Центре спутникового наблюдения почти до восьми вечера, после чего отправился с Евой Джаммер ужинать в армянский ресторан. После вкусного, заправленного маслом салата и последовавшего за ним роскошного шашлыка из барашка они обсудили концепцию повсеместного и быстрого сокращения населения. Они представляли, как можно добиться успеха без нежелательных побочных последствий, таких, как ядерная радиация и стихийные бунты на улицах. И продумали несколько справедливых методов уничтожения, благодаря которым десять процентов населения выживут, чтобы воплотить менее хаотичную и намного более совершенную версию человеческой жизни. Они набросали возможную символику для движения за сокращение населения, сочинили вдохновляющие лозунги и обсудили, какой должна быть униформа исполнителей. Они были в состоянии высокого возбуждения к тому времени, когда покинули ресторан и отправились к Еве домой. Они могли убить любого полицейского, который имел бы глупость остановить их за превышение скорости в жилой зоне.

Пятнистые, мрачные стены имели лица. Странные, застывшие лица. С мучительным выражением, видимые только наполовину, с разверстыми ртами, безответно вопиющими о снисхождении. Руки. Тянущиеся руки. Молчаливо умоляющие. Живописные картины, белые, как привидения, местами испещренные серыми и ржаво-красными, коричневыми и желтыми пятнами. Лицо к лицу, тело рядом с телом, иногда сплетенные вместе, но всегда выражающие просьбу, отчаяние нищих – умоляющих, заклинающих, молящихся.

– Никто не знает... Никто не знает...

– Спенсер! Вы меня слышите, Спенсер?

Голос Валери эхом доносился до него в длинном тоннеле, где он брел между полудремой и настоящим сном, между отрицанием и принятием, между одним адом и другим.

– Спокойнее, теперь спокойнее, не бойся, все о'кей, тебе просто снится.

– Нет. Видишь? Видишь? Здесь, в катакомбах, катакомбах.

– Это только сон.

– Как в школе, в книгах, на картинах, как в Риме, жертвы, вниз в катакомбы, но хуже, хуже, хуже...

– Ты можешь уйти от этого. Это только сон.

Он слышал свой собственный голос, понижающийся от крика до шепота, несчастного плача:

– О Господи, о Господи, Боже мой!

– Вот, возьми меня за руку. Спенсер, ты слышишь меня? Держись за мою руку. Я здесь. Я с тобой.

– Они так боялись, боялись, были одни и боялись. Ты видишь, как они напуганы? Одни, их некому услышать, некому, никто, кто бы понял, как напуганы. О, Иисус, Иисус, помоги мне, Иисус!

– Пойдем, держись за мою руку, вот так, так хорошо, держись крепче. Я здесь, совсем рядом с тобой. Ты больше не один, Спенсер.

Он держался за ее теплую руку, и каким-то образом она уводила его от этих слепых белых лиц, молчаливого крика.

Увлекаемый силой этой руки, Спенсер плыл, легче воздуха, вверх из глубины, через темноту, через красную дверь. Не через дверь с влажными отпечатками рук на пожелтевшем от времени белом фоне. Эта дверь была целиком красной, сухой, покрытой слоем пыли. Она открывалась в сапфирово-синий свет. Черные кабинки и стулья, отделка из полированной стали, зеркальные стены. Пустая площадка для оркестра. Несколько человек, спокойно выпивающих за столиками. В джинсах и замшевом пиджаке вместо юбки с разрезами и черного свитера, она села на высокий стул у стойки рядом с ним, потому что обслуживали очень медленно. Он лежал на надувном матрасе, обливался потом и дрожал от озноба, а она была на этом стуле, как на насесте. Но они были на одном уровне, держались за руки и оживленно болтали, как старые друзья, а сзади шипела лампа Кольмана.

Он понимал, что бредит, но не волновался. Она была такой красивой.

– Почему ты приходил в мой дом в среду вечером?

– Разве я уже не говорил тебе?

– Нет, ты постарался уйти от ответа.

– Хотел узнать о тебе.

– Зачем?

– Ты ненавидишь меня?

– Конечно, нет. Я просто хочу понять.

– Вошел в твою квартиру, гранаты влетают в окна.

– Ты не мог уйти, когда понял, в какой я беде?

– Нет, не мог позволить тебе погибнуть в канаве в восьми-десяти милях от дома.

– Что?

– Или в катакомбах.

– После того как ты понял, что я в беде, почему ты полез в это дело?

– Я сказал тебе. Ты мне понравилась с первого раза, когда мы встретились.

– Но это было всего лишь во вторник вечером! Я чужая для тебя!

– Я хочу...

– Чего?

– Я хочу... жизни.

– У тебя нет жизни?

– Хочу жить... с надеждой.

Помещение бара куда-то исчезло, голубой свет превратился в мрачный желтый. Пятнистые и затененные стены имели лица. Белые лица, мертвые маски, рты, разверстые в беззвучном ужасе, молчаливо умоляющие.

По электрическому проводу, спадавшему петлями, бежал паук, и его искаженная тень металась по пятнистым белым безобидным лицам.

Потом снова возник зал бара. И он сказал ей:

– Ты хороший человек.

– Ты этого не можешь знать.

– Теда.

– Теда о каждом думает, что он хороший человек.

– Она была так больна. Ты заботилась о ней.

– Только пару недель.

– Днем и ночью.

– Не такое уж великое дело.

– А теперь со мной.

– Я еще не выходила тебя.

– Чем больше я узнаю тебя, тем лучше ты оказываешься.

Она сказала:

– Черт возьми, может быть, я святая?

– Нет, просто хороший человек. Слишком саркастичный, чтобы быть святым.

Она засмеялась.

– Я не могу помогать тебе, чтобы нравиться, Спенсер Грант.

– Это очень мило. Начинаем узнавать друг друга.

– Ты полагаешь, мы этим занимаемся?

Импульсивно он произнес:

– Я люблю тебя.

Валери замолчала так надолго, что Спенсеру показалось, он снова потерял сознание.

Наконец она сказала:

– Ты бредишь.

– В этом нет.

– Я сменю тебе компресс.

– Я люблю тебя.

– Ты лучше успокойся, постарайся немного отдохнуть.

– Я всегда буду любить тебя.

– Успокойся, странный человек, – сказала она с выражением, какое, как он верил и надеялся, было проявлением нежности. – Просто успокойся и отдохни.

– Всегда, – повторил он.

Признавшись себе, что надежду он обрел в ней, Спенсер испытал такое облегчение, что погрузился в темноту без катакомб.

Спустя много времени, неуверенный, проснулся он или продолжает спать, в полусвете, который мог быть рассветом, сумерками, накалом лампы или холодным, без источника, свечением сна, Спенсер изумился, услышав, как он сам произнес:

– Майкл.

– Ах, ты пришел в себя, – сказала она.

– Майкл.

– Здесь нет никого по имени Майкл.

– Ты должна знать о нем, – заявил Спенсер.

– О'кей. Расскажи мне.

Ему хотелось бы видеть ее. Но перед глазами маячили свет и тень, не было даже расплывчатого силуэта. Он сказал:

– Ты должна знать, если... если собираешься быть со мной.

– Расскажи мне, – поддержала она его.

– Только не возненавидь меня, когда узнаешь.

– Я не так-то легко способна возненавидеть человека. Доверься мне и расскажи. Доверься. Спенсер. Кто это Майкл?

Его голос был прерывистым:

– Умер, когда ему было четырнадцать.

– Майкл был твоим другом?

– Он был мной. Умер в четырнадцать... не был похоронен, пока ему не стало шестнадцать.

– Майкл был ты?

– Обретался мертвым два года... потом я стал Спенсер.

– Это была твоя... это твоя фамилия была Майкл?