— Так что же я-то могу? — жалобно пробормотал Макагон. — Я тут человек махонький...
— Маленький? — воскликнул Нечаенко. — Да какой же вы маленький! Знаете что? — предложил он. — Заходите-ка ко мне завтра в шахтпартком, потолкуем...
Макагон зашел. Потом — еще и еще раз... Однажды принес какую-то тетрадку: «так, просто некоторые мысли относительно откатки», — сконфуженно объяснил он, доставая из футляра очки. Потом с этими «мыслями» несмело выступил на собрании. А затем пришел, наконец, и день, которого Нечаенко давно ждал. Словно невзначай, в конце беседы, уже поднявшись, чтоб уйти. Макагон попросил:
— А не дашь ли мне, Николай Остапович, Устав партии почитать? А? Я верну, не сомневайся...
Устав партии можно достать в любой библиотеке; для этого не надо обращаться к парторгу. Но Нечаенко знал, зачем именно к нему отнесся с этой просьбой Макагон и что эта просьба значила. Человек не брошюру просил, человек спрашивал: ну как, можно, пора? Достоин? Конфузу не будет? И брошюрку с Уставом надо вручить ему так, чтоб он понял: можно, дерзай. Надо затем поговорить с ним. Надо помочь ему поручителей найти. Может быть, самому поручиться.
У Нечаенко на «Крутой Марии» уже немало было таких «крестников». Конечно, не партийное это слово «крестник», но другого Нечаенко придумать не мог. А сколько таких крестников вообще в жизни Николая Нечаенко! И в деревне и на транспорте — всюду, где он жил и работал. Они небось и сейчас вспоминают его: поручитель, как и первый секретарь ячейки, не забывается никогда!
Эта мысль была приятна Нечаенко. На его губах появилась светлая, добрая улыбка: он думал о своих крестниках. Подошел к окну, стал смотреть на темную улицу... Заметили ли вы, как трудно мечтать, глядя в глухую стену? Невольно тянет к окну. У окна мечтается легче, даже если за стеклами тоже глухая стена тьмы или дождя. Но в этой тьме легко угадываются поселок, дороги, жизнь да люди... И Нечаенко вдруг вспомнил Андрея Воронько. Почему-то именно его.
Андрей не был его крестником. Когда Нечаенко приехал на «Крутую Марию», Андрей уже был коммунистом. Другие Нечаенки воспитали Андрея Воронько; их было много; и первый пионервожатый Андрея в Чибиряках, и тот комсомолец-учитель, который научил его петь «Бандьера росса», и Пащенко, и беспощадный Светличный, представитель партийного ядра в комсомоле, и дядя Прокоп, старая гвардия, и Ворожцов... Все они трудились над воспитанием Андрея, как и его сверстники, а потом передали его с рук на руки Николаю Нечаенко. Когда Нечаенко принимал у прежнего секретаря дела, он не папки с бумагами принимал, не несгораемый шкаф, не эти стены — он взял на свои плечи и на свою душу заботу о людях «Крутой Марии»» а стало быть, и об Андрее Воронько. «Ну и что же я сделал для него? — строго спросил себя Нечаенко. — Чем ему помог? Двинул ли дальше? А ведь это парень больших, очень больших возможностей. Это я Журавлев уже приметил. Да если с ним поработать всерьез, подучить его, так он... он очень скоро сможет и заменить меня», — неожиданно подумал он и даже остановился.
В эту минуту и вошел, легкий на помине, Андрей Воронько.
Андрей был взволнован чем-то, но Нечаенко не сразу это заметил, радуясь, что он пришел, и именно теперь пришел, в ту минуту, когда он о нем думал.
— Что же ты на пороге-то топчешься? — говорил он. — Проходи, проходи!.. Нисколько не помешал, напротив... Садись!..
Андрей молча прошел к столу, молча, сжав кепку в кулаке, сел, и только теперь, внимательно вглядевшись в него, понял Нечаенко. что Андрей пришел к нему не зря.
— Что у тебя? — тихо спросил он.
Андреи не сразу ответил. Его глаза, как всегда, когда он бывал непокоен, совсем сузились и потухли, они спрятались и прикрылись насупленными бровями — ничего нельзя было ни увидеть, ни тем более прочитать в них. Нечаенко не торопил с ответом.
— Николай Остапович! — наконец, негромко сказал Андрей. — Я сейчас на «Красном партизане» был...
— Вот как? Зачем?
— А так... — словно нехотя отозвался Воронько.
— Ну и что ж там хорошего, на «Красном партизане»?
— Хорошего мало...
— Зачем же ходил?
Андрей опять не сразу ответил. Мял кепку в руке. Нечаенко осторожно следил за ним, еще не понимая причин его волнения.
— Сегодня Забара триста тонн вырубил... — не сказал, а скорее выдохнул Андрей.
— A-а, слышал! Ну и что же? — улыбнулся Нечаенко. — Обидно тебе?
— Почему обидно? — удивился Андрей.
— Ну, рекорд твой побит.
— А, это? Это пускай! — махнул он рукой.
— Так в чем же дело тогда? — сдержанно спросил Нечаенко. Он был терпелив. Да и по опыту знал, что Воронько торопить не следует.
— Я там с народом толковал, — сказал Андрей, — со знакомыми. С самим Забарой, правда, поговорить не пришлось. Его товарищ Рудин сразу с собой увез.
— Ну и что ж народ говорит?
Разно...
— А все-таки?
— А что тут говорить? — пожал плечами Андрей. — Суточный план шахты — восемьсот. Ежедневно давали семьсот тридцать — семьсот семьдесят. А по случаю рекорда вместе с Забарой угля дали всего шестьсот. Рекорд есть, а угля нет! Как же это понимать, Николай Остапович? — спросил он и, впервые за всю беседу, поднял на Нечаенко глаза — неожиданно большие и странно печальные.
— А этого я и сам не понимаю... — смущенный не столько вопросом, сколько взглядом этих огромных глаз, пробормотал Нечаенко.
— Вся шахта на этот рекорд работала, — волнуясь, продолжал Воронько. — Один участок вовсе угля не качал: порожняка не было. Все под Забару отдали. Там, говорят, такое делалось! — он махнул кепкой в кулаке. — Я людей спрашивал: как же вы допустили? А они только в затылке чешут: товарищ Рудин, мол, приказал, чтоб было триста, хоть сдохни! — И он опять посмотрел на Нечаенко.
Но теперь Нечаенко промолчал, и Андрей, не дождавшись ответа, стал рассказывать дальше.
— Теперь товарищ Рудин требует, чтоб было пятьсот. На митинге тут же и сказал. Я сам слышал. Очень Забару хвалил, а нас срамил. Хваленая, говорит, «Мария» теперь у вас далеко в хвосте.
— А тебе, что ж, за «Крутую Марию» обидно?
— Зачем? Мне за их шахту обидно. Совсем шахту загубят. — Он помолчал немного, потом вдруг воскликнул, весь подаваясь вперед, к Нечаенко: — Николай Остапович! Что же это товарищ Рудин делает, а? — его голос задрожал. — Соревнование у нас или цирк? Как петухов стравливает... Разве ж это правильно?
— Неправильно... — не глядя на него, тусклым голосом ответил Нечаенко.
— Так что ж делать, а, Николай Остапович?
Нечаенко ответил не сразу.
— Ты говорил об этом с парторгом на «Красном партизане»? — наконец, тихо спросил он.
— Нет.
— Почему?
— Я ему человек неизвестный... Еще скажут: зачем в чужие дела мешаешься? Знай, мол, свою шахту.
— Да кто же тебе такое может сказать?
Андрей промолчал,
— Нет, мы будем вмешиваться в чужие дела! — сказал Нечаенко. — Для нас чужих дел нету.
Так ведь товарищ Рудин!..
— Ну и что ж. что Рудин? А если б я, парторг ЦК, творил безобразия, ты что же, молчал бы? Молчал?
— Нет... — чуть слышно прошептал Андрей.
— И правильно! И я не смею молчать!.. А если надо, так и в обком партии и в ЦК напишем!.. — Он вдруг встал, быстро подошел к несгораемому шкафу, что-то взял там, вернулся и протянул Андрею какую-то бумагу.
— Читай! — приказал он.
— Что это?
— Телеграмма товарища Орджоникидзе. Сегодня получили. Читай вслух.
Андрей стал читать, но на первых же словах запнулся. В начале телеграммы перечислялись имена зачинателей нового движения. Это было и радостно и немного жутко читать... «Значит, товарищ Серго знает про нас? Знает? Может быть, и товарищ Сталин знает?!»
— Дальше читай! — сказал Нечаенко.
Андрей стал читать дальше:
— «Это замечательное движение героев угольного Донбасса, большевиков партийных и непартийных, — новое блестящее доказательство, какими огромными возможностями мы располагаем и как отстали от жизни те горе-руководители, которые только и ищут объективных причин для оправдания своей плохой работы, плохого руководства.
Теперь весь вопрос в том, чтобы... организовать работу по добыче угля и поднять на новую высоту производительность труда во всем Донбассе и во всех угольных бассейнах. Работа этих товарищей опрокидывает все старые представления о нормах выработки забойщика. Нет сомнения, что их примеру последуют машинисты врубовых машин и электровозов, а также навальщики и коногоны, а инженерно-технический персонал возглавит и организует это дело.
Надо сейчас же ваяться за организацию откатки и подготовительных работ, чтобы это не сорвало работу забойщиков. Я не скрою, что сильно опасаюсь, что это движение встретит со стороны некоторых отсталых руководителей обывательский скептицизм, что на деле будет означать саботаж. Таких горе-руководителей немедленно мало отстранять».
— Слышишь? — крикнул Нечаенко. — Ну, что теперь скажешь?
Тут товарищ Серго об откатке предупреждает нас, — сказал, морща лоб. Андрей. — Сколько раз уж мы про эту откатку говорили, Николай Остапович! — прибавил он с упреком.