обращение большевиков за западными кредитами, а также их собственные претензии к союзникам за вмешательство в Гражданскую войну. В конце концов, конференция не разрешила бы ни один из этих вопросов, хотя и стала бы поводом для взрыва скандальной шумихи в форме Рапалльского договора, соглашения, предусматривающего экономическое сотрудничество между двумя изгоями Версальского мира, Советской Россией и Германией.
Генуя положила конец дипломатической изоляции России, но за потоком триумфальной пропаганды по поводу прорыва в Рапалло в Кремле почти не праздновали. Результаты «Дженоа» были ничем по сравнению с чувством ожидания, которое возникло в январе, когда было разослано приглашение. Большевистское руководство было убеждено, что это было доказательством признания Западом того, что он не сможет оправиться от послевоенного экономического спада без России. Однако энтузиазм резко упал 8 марта, когда госсекретарь Хьюз официально отклонил приглашение США принять участие в конференции. Это стало ударом по Ленину и его коллегам, потому что Соединенные Штаты рассматривались как ключ к промышленному возрождению России, а Советы превыше всего желали восстановления экономики, рассматривая дипломатическое признание всего лишь как средство достижения этой цели. Идея Генуи сразу же потеряла значительную часть своего блеска.
Когда конференция только началась, наблюдение за ее повседневной работой и дипломатическое руководство советской делегацией было главной заботой большевистских лидеров, особенно больного Ленина, и из-за этого Каменев действительно, как сообщалось, был занят административными обязанностями больше обычного. Хаскелл заметил, что он «кажется, в настоящее время управляет всем правительством». Тем не менее, его недоступность для АРА, возможно, была рассчитана. На своей предыдущей встрече с полковником он ответил на несколько жалоб, касающихся советского обращения с АРА, замечанием о том, что, поскольку Соединенные Штаты не признали Советскую Россию, АРА не имела права на свободу действий, которой она требовала. У большевиков была привычка вымещать свое недовольство администрацией Хардинга на АРА, идея заключалась в том, чтобы послать Вашингтону сообщение о том, чего в краткосрочной перспективе будет стоить отсидка в Генуе и, в более общем плане, непризнание. Таким образом, скудоумие Каменева на том этапе могло быть преднамеренным.
На самом деле, однако, именно у Хаскелла была карта Дженоа. Как он выразился в то время: «Я, конечно, не забыл, что проходила Генуэзская конференция и что психологический момент для решения этого вопроса был близок». Воспользовавшись этим моментом, он сочинил свою телеграмму Гуверу как «последний удар, чтобы навсегда установить американский контроль и неприкосновенность наших поставок».
Через несколько часов после передачи Эйдук позвонил Хаскеллу и сказал, что Каменев очень хочет увидеться с ним на следующий день. Их конференция, длившаяся два с половиной часа, оказалась самым приятным эпизодом для присутствующих американцев. Каменев, очевидно, был удивлен многим из того, что полковник рассказал ему, и он обвинил Эйдука в том, что тот держал его в неведении относительно серьезности железнодорожного кризиса. Когда Хаскелл сообщил ему о захвате вагонов с кукурузой, Каменев заявил: «Здесь есть что-то криминальное, и я удивлен, что мистер Эйдук оставил это дело на десять дней, не предпринимая серьезных мер». Каждый раз, когда Эйдук пытался вставить объяснение, Каменев заставлял его замолчать.
Каменев пообещал предоставить к следующему дню письменные заявления от железнодорожных властей с изложением программы поставок кукурузы, но Хаскеллу этого было уже недостаточно, и он заявил: «Дело не в обещаниях. Единственное доказательство, которое у меня есть, — это прибытие продовольствия в долину Волги». Каменев предложил возобновить советское обязательство поставлять АРА 250 порожних вагонов в день, на что Хаскелл ответил, что, поскольку ранее обещанные 250 вагонов не были реализованы, новое минимальное требование составило 450 вагонов. Затем Каменев предложил провести конференцию между АРА и железнодорожными властями, и Хаскелл с готовностью согласился. Таким образом, по крайней мере, когда дело дошло до железных дорог, Эйдук больше не был горлышком бутылки.
Используя свое преимущество, Хаскелл выдвинул обвинения против аппарата правительственных уполномоченных. Каменев, выступающий за крайнее умиротворение, пригрозил уволить весь персонал Эйдука — что могло подразумевать, а могло и не подразумевать угрозу самому главному полномочному представителю — и он пообещал предоставить письменное заявление, разграничивающее полномочия окружных сателлитов Эйдука, и выдать им новые инструкции, которые Хаскеллу будет разрешено прочитать и одобрить. Была затронута тема арестов сотрудников АРА, и Эйдук, которому разрешили высказаться, объявил, что он только что приказал своим местным агентам больше не производить арестов без его предварительного согласия.
Эйдук был разгромлен, хотя бы на время. Каменев завершил встречу выражением благодарности за щедрую гуманитарную работу АРА в России, но полковник был не в настроении: «Я слежу за результатами, и как только я их получу, я сообщу своим людям дома».
Сразу после конференции Хаскелл телеграфировал Гуверу, характеризуя свою встречу с Каменевым как удовлетворительную, но настаивая на том, что до получения результатов он не может отменить свою рекомендацию АРА приостановить все дальнейшие поставки гуманитарной помощи. Тем не менее, этот момент ознаменовал поворотный момент в кукурузной кампании, поскольку результаты действительно были налицо.
Одним из вопросов, поднятых Хаскеллом на конференции, была неспособность советского Союза обеспечить АРА достаточную огласку в прессе, что является условием Рижского соглашения. Каменев поклялся исправить это, и на следующий день в печати появилась информационная статья об американской помощи, которая несколькими неделями ранее была передана в «Известия» фермером Мерфи. Мерфи, размышляя о плодах конференционной дипломатии АРА на той неделе, приложил немало усилий, чтобы осмыслить поведение советского правительства с точки зрения его личных интересов. Он считал, что если бы Боло вежливо относились к иностранцам, особенно к работникам по оказанию помощи голодающим, они бы уже были признаны ведущими державами законными правителями России. Конечно, они это понимали. Месяцем ранее Троцкий и Чичерин публично заявили, что бойцы АРА вернутся домой и доведут до сведения американской общественности, что большевики, в конце концов, не были фигурами дьявола и что это окажет смягчающее воздействие на политику США в отношении Советской России. Почему же тогда советское правительство, казалось, намерено испортить впечатление, которое оно произвело на этих потенциальных послов доброй воли?
Я все ломал голову над этим, почему таким простым, очевидным и эффективным средством завоевания доброй воли мира следует пренебрегать. Я никогда не мог найти удовлетворительного ответа, пока не пришел к выводу, что большинство тех, кто сейчас у власти, — это кучка мерзавцев и головорезов, которые не продержатся и десяти минут после установления контакта с цивилизованным миром, и что единственный способ сохранить свою работу, которая для них что-то значит, — это использовать те же методы наглости и терроризма, которые привели их к власти. Только так можно объяснить их наглость здесь, в тот самый момент, когда их государственные деятели (?) находятся в Генуе, пытаясь обеспечить себе место среди других наций.
Примерно так смотрело на этот вопрос большинство московских американцев