А когда я увидела Селию, еще в крови, со свекольного цвета личиком, ее аура была светло-голубой. На меня нахлынула чистая, небесная лазурь, как в мгновения нашей физической близости. Селия не плакала, появившись на свет, и издаваемые ею звуки были тихой, неопределенной песней человека, наслаждающегося прогулкой вдали от дома и уверенного, что его никто не слышит. Что касается господствующей эмоции, исходящей от этого слепого создания... ее ручки не хватали воздух, а словно изумленно ощупывали его, ее ротик, однажды подведенный к соску, начинал немедленно сосать — это была благодарность.
Я не уверена, понял ли ты разницу мгновенно, но, когда Селию накормили, помыли, запеленали и вручили тебе, ты довольно быстро вернул ее. Может, ты еще не преодолел раздражение моей наглостью, а может, тебя встревожило совершенство твоей новорожденной дочери, как живое оправдание моего обмана. В любом случае последующие годы подтвердили мое первое, интуитивное впечатление: ты сразу понял разницу, и эта разница тебя рассердила. Ты также сопротивлялся бы, если бы, прожив годы в нашем безнадежно обывательском доме мечты, ты вошел бы в викторианский дом с качелями на веранде, с лифтом для подачи блюд с этажа на этаж, с балюстрадой из красного дерева и узнал бы, что он продается. Ты подумал бы, что лучше бы никогда его не видел, и даже немножко возненавидел бы его. А когда бы ты вернулся в наше банальное царство тикового дерева, шоры упали бы с твоих глаз, ты увидел бы лишь мусорную кучу претензий и навсегда лишился бы своей способности отважно округлять с повышением.
Это мое единственное объяснение твоей холодности, поскольку ты так недоверчиво брал ее на руки и так избегал бросать на нее те долгие печальные взгляды, видимо побудившие Брайана сказать, что родители влюбляются. Думаю, она напугала тебя. Думаю, ты считал свою привязанность к дочери предательством.
Роды прошли так гладко, что на следующий же день ты приехал забрать нас из больницы Найака. Ты приехал вместе с Кевином. Я нервничала, ибо предчувствовала, как может разъярить первенца вторжение бессловесного, слабого существа на его территорию. Когда Кевин, волоча ноги, вошел следом за тобой в больничную палату, он вряд ли собирался прыгать на кровать, чтобы придавить мою крохотную дочку подушкой. На нем была футболка с веселой рожицей и надписью «Я — старший брат». Складки и ярлычок на шее красноречиво говорили, что ты купил ее в больничном киоске в последнюю минуту. Кевин вяло обошел кровать, сел на край, вытянул циннию из стоявшего на тумбочке букета и принялся обрывать лепестки. Может, самое безопасное для Селии — просто навевать на него скуку.
— Кевин, — сказала я. — Не хочешь познакомиться со своей сестрой?
— Почему это я должен с ней знакомиться? — вяло ответил он. — Она ведь едет с нами домой. Значит, мы будем встречаться каждый день.
— Тогда ты хотя бы должен узнать, как ее зовут, не так ли?
Я осторожно оторвала ребенка от груди, к которой сам Кевин
когда - то проявлял такое категоричное равнодушие. Селия только - только начала сосать, и в такой ситуации большинство младенцев начало бы кричать, но с самого начала Селия воспринимала лишения как должное, встречая любой предложенный пустячок с удивлением и замешательством. Я прикрылась простыней и протянула Кевину младенца.
— Это Селия, Кевин. Я понимаю, что сейчас с ней не очень весело, но, когда подрастет, держу пари, она станет твоим лучшим другом.
Интересно, знал ли он, что это такое. Он еще не пригласил в дом ни одного одноклассника.
— Хочешь сказать, что она будет таскаться за мной и все та кое. Какая гадость.
Ты взял Кевина сзади за плечи и стал тихонько раскачивать его. Кевин скривился.
— Да, это одна из обязанностей старшего брата! — сказал ты. — Я точно знаю, потому что у меня тоже была младшая сестра. Никогда не оставляла меня в покое! Ты хочешь играть с грузовиками, а девчонки пристают, чтобы ты поиграл с ними в куклы!
— Я играла с грузовиками, — возразила я, многозначительно глядя на тебя; придется дома поговорить о старомодном взгляде на роль мужчины и роль женщины в жизни. Как жаль, что, будучи погодками, ты и твоя сестра Валери — жеманная девица, превратившаяся в назойливую женщину, поглощенную лишь фасоном штор и в наши краткие визиты в Филадельфию устраивающую «экскурсии» в исторические дома, — никогда не были очень близки. — Мы не знаем, что полюбит Селия, так же как не знаем, а вдруг Кевин полюбит играть с куклами.
— Ни за что! — воскликнул ты.
— Черепашки-ниндзя? Спайдермен? Пластмассовые фигурки персонажей кинофильмов, видеоигр и телевизионных программ — куклы.
— Отлично, Ева, — пробормотал ты. — Развиваешь в парне комплексы.
Тем временем Кевин бочком придвинулся поближе, опустил пальцы в стакан с водой, и, искоса глядя на младенца, поднял мокрую руку. Вода закапала на маленькое личико. Селия беспокойно задвигалась, но, похоже, крещение не расстраивало ее. Мне еще предстояло узнать, что Селия считала бессмысленными жалобы и слезы. С каким-то клиническим любопытством Кевин снова намочил руку и обрызгал нос и ротик сестры. Я не знала, что делать. Действия Кевина напомнили мне сказки, в которых обиженные родственники являются проклясть принцессу в колыбельке. Однако он не причинял ей вреда, а я не хотела омрачать их знакомство упреками. Когда Кевин намочил руку в третий раз, я сменила позу и, промокнув личико Селии краем простыни, аккуратно отодвинула девочку так, чтобы Кевин не смог до нее дотянуться.
Ты потер руки.
—Эй, Кев! Твоей маме надо одеться. Пойдем в коридор и найдем в автоматах что-нибудь очень жирное и очень соленое!
Когда мы покинули больницу, ты сказал, что после бессонной ночи с новорожденной я наверняка падаю с ног, и вызвался посидеть с ней, пока я посплю.
— Нет, и это самое странное, — прошептала я. — Я вставала пару раз покормить ее, но приходилось ставить будильник Франклин, она не плачет.
— Хм. Ну, не жди, что это продлится долго.
— Никогда не угадаешь... они все разные.
— Дети должны плакать, — решительно сказал ты. — Если ребенок целый день спокойно лежит в кроватке или спит, значит, ты растишь «бесхарактерного человечка».
Дома я заметила, что моя фотография в рамочке, сделанная, когда мне было около тридцати, и стоявшая на нашей прикроватной тумбочке, исчезла. Я спросила, не ты ли ее убрал. Ты сказал «нет» и пожал плечами, а я не стала муссировать эту тему, решив, что фото найдется. Не нашлось. Меня это немного нервировало; я давно не выглядела такой хорошенькой, как на той фотографии, а доказательства былой красоты и отсутствия морщин со временем становятся все более ценными. Я была сфотографирована в Амстердаме на экскурсионной яхте, с капитаном которой у меня был легкий, короткий роман. На фотографии я была спокойна, приветлива, счастлива. Парню удалось увековечить мое удовольствие тем, что я тогда требовала от жизни: свет на воде, белое вино, красивый мужчина, и, в отличие от большинства других фотографий, мое лицо получилось более мягким, не так заметен низкий лоб, глубоко посаженные глаза и тени. Капитан прислал мне эту фотографию по почте, и негатива у меня не было. Ну ладно. Вероятно, пока я лежала в больнице, Кевин вытащил фотографию и втыкал в нее булавки.