– Шли бы вы вперед, Александр Васильевич, – посоветовал он, приостанавливаясь.
– Что так? – Тот даже не обернулся.
– Вы сложением легкий, чертиком везде проскочите, а у меня трехпудовая железяка на горбу. Если беда случится, могу ненароком и вас на дно утянуть.
– Сам, стало быть, смерти не боишься?
– Нет, – спокойно ответил Барков. – У меня эта жизнь не последняя.
– Набрался ты, братец, всяких мистических бредней. А зря! Одна у человека жизнь, смею тебя заверить. Про то и в Писании ясно сказано. А посему каждому человеку надлежит свою жизнь беречь, как богоданное чудо.
– Меня, признаться, совсем другое беспокоит. – Барков сделал еще один шаг и провалился по колено. – Где сейчас сам Емелька Пугачев? Раньше он перед боем богатый шатер раскидывал и возле него ставил штандарты с императорскими вензелями. А сейчас свое присутствие нигде не кажет. Ох, не нравится мне это. Как бы каверзу какую не подстроил!
– Признаюсь, сия мысль и меня с некоторых пор гнетет. – Суворов несколькими ловкими прыжками выбрался на сравнительно безопасное место. – Все хитрости турецких пашей и польских генералов я могу наперед разгадать. У одних мышление косное, у других салонное. А Пугачев человек сокровенный, огонь и воду прошел, партизанщину изведал. Да и учителя у него знатные были. Кто знает, что в его буйную головушку взбредет!
– То-то и оно… – Теперь Баркову приходилось выверять каждый шаг.
– Ты лучше бросай свою машину и выбирайся ко мне, – посоветовал Суворов. – Нельзя отказываться, если генерал-поручик и георгиевский кавалер тебе, поповичу, руку помощи предлагает.
– Спасибо, Александр Васильевич, за сердечное участие. Да только нельзя мне с этой штукой расставаться. Она для нашего святого дела вроде как палочка-выручалочка.
Высокий берег не позволял видеть того, что происходило за рекой, но там внезапно случилось нечто непредвиденное. Дружное «ура!» атакующих гренадеров захлебнулось, и повсюду разнесся свирепый вопль: «Ги! Ги! Ги!»
– Казакам гикнулось, а нам, простофилям, икнулось, – невесело пошутил Суворов. – Вот тебе, Ваня, и разгадка. Пугачев с лучшими своими войсками в засаде скрывался и только сейчас ударил. Ничего не скажешь, подгадал момент, стервец!
Солдаты, успевшие благополучно переправиться через речку, посыпались назад – на коварный лед. Вслед им роем летели пули.
Какой-то обер-офицер, прежде чем уйти под воду, успел крикнуть Суворову:
– Спасайтесь, ваше превосходительство! Западня!
Не прошло и минуты, как весь берег, насколько хватало глаза, густо покрылся бородатыми всадниками в черных барашковых папахах, надвинутых на самые глаза. В первых рядах красовались вожди бунтовщиков: и громадный Чика-Зарубин, и страховидный Хлопуша, и полковник Грязнов, и сам «Великий Государь», Емелька Пугачев, над головой которого развевался черно-красный императорский штандарт.
Оставив без внимания копошащихся под берегом гренадеров, казаки палили из ружей по артиллеристам, спешно пытавшимся переменить прицел пушек. Несколькими залпами с орудийной прислугой было покончено.
Лишь после этого Пугачев соизволил обратить внимание на людей, ожидавших своей участи на льду реки.
– Довоевались аники-воины… Будете знать, каково с императорской гвардией силой тягаться. А где же ваш знаменитый генерал Суворов? Ага, вижу, вижу… Слыхал о твоих подвигах, – глумливо ухмыльнулся атаман. – Хотя с виду натуральная мартышка. У меня такая прежде в петербургском дворце обитала. Жизнь я тебе, генерал, так и быть, сохраню. Будешь при моей Военной коллегии советником состоять. Только спервоначала присягу примешь.
– Много чести для хорунжего, чтобы боевой генерал ему присягал, – дерзко ответил Суворов. – Я тебя, злодея, даже плетью огреть побрезгую.
– Тогда не взыщи, дедушка. Ты свою участь выбрал. Рыбам привет передавай… А кто это там еще? – Пугачев козырьком приложил ко лбу ладонь, отягощенную висячей плетью. – Ба, кого я вижу! Не иначе как Иван Барков к нам припорхнул. Вот так встреча! На мою пощаду, собака, можешь не надеяться. Лучше сам утопись.
– Сейчас, только камень к шее привяжу, – пообещал Барков, заправляя патронную ленту в машину смерти.
В последний момент он вспомнил, что забыл залить воду в кожух. На таком морозе это, возможно, и не было обязательным, но, как говорится, береженого бог бережет. Никакой посуды под рукой не оказалось, и пришлось воспользоваться собственной шапкой.
– Ты над чем это там колдуешь? – под хохот казаков поинтересовался Пугачев. – Никак напоследок чая пожелал испить?
Достоинство кулибинского изобретения состояло еще и в том, что оно ничем не выдавало своих боевых свойств. С какой стороны ни глянь – самовар самоваром. Да только несладко придется всякому, кто удосужится хлебнуть чайку из этого самовара!
Ну, помогай боже! Барков с заметным усилием вскинул свою тяжеленную «палочку-выручалочку». Лишь бы только не замерзла ружейная смазка да не перекосило первый патрон, как это уже бывало прежде.
В считаные мгновения лавина свинца проделала в стене всадников огромную брешь. Окровавленной головой свесился с седла Чика. Вместе с лошадью рухнул под обрыв Хлопуша. Поник императорский штандарт. Бился в агонии жеребец Пугачева. Только сам атаман куда-то исчез.
Со всех сторон к берегу подлетали новые бородатые конники, но их ожидала та же незавидная участь. Почти каждая пуля находила свою жертву. Да и пули эти были особенные! Попадая в цель, они разворачивались, как бутон, причиняя смертельные раны людям и лошадям.
Страшную вещь придумал Кулибин, но какой с него спрос – до Гаагской мирной конференции, запретившей такой тип пуль, оставался еще целый век.
Когда Барков расстрелял последнюю ленту, ледяная вода уже обжигала ему то, что Суворов деликатно называл причиндалами. В ушах продолжал звенеть злой лай пулемета, а перед глазами плавали мерцающие пятна. Сил не было даже на то, чтобы разжать онемевшие пальцы.
Исход сражения был окончательно решен. Суворов, размахивая шпагой, повел в атаку уцелевших гренадер. Слева и справа налетели уланы и драгуны, час назад ушедшие на поиски переправы. Их палаши и пики быстро завершили то, что начали пули Баркова. Кавалеристам истово помогали неизвестно откуда взявшиеся солдаты в гвардейской форме, упраздненной республиканцами.
– Как поживаешь, милостивый государь? – поинтересовался с берега Крюков, на плечах которого сверкали полковничьи эполеты.
– Хвастаться нечем, – ответил Барков. – А каково драгоценное здоровье нашей императрицы?
– Лучше не бывает. И аппетит вернулся, и доброе расположение духа… Кстати, она шлет тебе свою особую признательность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});