Мередит нахмурилась, не понимая.
— На распродаже старья, — пояснил он.
— Понятно… — улыбнулась она, — так, значит, твой отец немного занимался делами отеля?
Хол снова помрачнел.
— Папа обеспечивал финансы, наезжал из Англии изредка. Все дела вел дядя. Он нашел место, уговорил отца вложить наличные, распоряжался перестройкой, принимал все решения. — Помолчав, он уточнил: — То есть до последнего года. Папа, когда вышел на пенсию, изменился. Честно сказать, к лучшему. Стал спокойнее, больше радовался жизни. Он приезжал сюда несколько раз в январе и феврале, а в мае переехал насовсем.
— Как отнесся к этому дядя?
Хол засунул руки в карманы и уставился в землю.
— Точно не знаю.
Мередит уловила в его голосе смесь обиды и смятения, и ее захлестнуло сочувствие.
— Тебе хочется мысленно восстановить последние несколько месяцев жизни отца? — мягко спросила она.
Ей это было очень понятно.
Хол поднял голову.
— Да, так. Не то чтобы мы были близки. Мать у меня умерла, когда мне было восемь лет, и меня тут же спихнули в интернат. И даже когда я приезжал домой на каникулы, папа всегда работал. Не могу сказать, чтобы мы по-настоящему знали друг друга. — Он помолчал. — Но за последние пару лет мы стали видеться немного чаще. Мне кажется, я перед ним в долгу.
Мередит не стала спрашивать, что это значит, почувствовав, что Хола нельзя торопить. Чтобы помочь ему перейти к главному, она задала совершенно нейтральный вопрос.
— А чем он занимался? Пока не ушел на пенсию?
— Банковскими инвестициями. Я, выказав полное отсутствие воображения, после университета пошел работать в ту же фирму.
— И это тоже одна из причин бросить работу? — спросила она. — Ты унаследуешь отцовскую долю в Домейн-де-ла-Кад?
— Это скорее предлог, чем причина. — Он помолчал. — Дядя хочет выкупить мою долю. Но мне все думается, что, может быть, папа хотел бы, чтобы я участвовал в деле. Продолжил то, что он начал.
— Ты говорил об этом с отцом?
— Нет. Казалось, спешить некуда. — Он повернулся к Мередит. — Знаешь…
Они разговаривали на ходу и теперь приблизились к красивой вилле, выходившей прямо на узкую улицу. Напротив был прекрасный регулярный сад с обширным каменным прудом и кафе. Деревянные ставни были опущены.
— Впервые я приехал сюда с папой, — продолжал Хол, — лет семнадцать-восемнадцать назад. Еще до того, как они с дядей затеяли это предприятие.
Мередит улыбнулась про себя, поняв, почему Хол, почти ничего не знавший об округе, так хорошо знает Ренн-ле-Шато. Это место было для него особенным, потому что связывало его с отцом.
— Теперь все полностью восстановлено, а тогда здесь было основательное запустение. Церковь открывали на два часа в день, а присматривал за ней ужасающий страж, одетый во все черное. От одного его вида у меня в глазах становилось темно. Вот вилла «Бетания». — Он кивнул на красивое здание, перед которым они стояли. — Соньер выстроил ее не столько для себя, сколько для гостей, которых принимал. Когда мы приезжали с папой, она была открыта для обозрения, но что с ней сотворили! Заходишь в одну комнату и видишь воскового Соньера, сидящего в кровати.
Мередит покривилась.
— Ужас.
— Все бумаги и документы лежали в незапертых витринах, в неотапливаемом сыром помещении под бельведером.
Мередит усмехнулась:
— Кошмар архивиста.
Он махнул рукой на ограду, отделявшую дорожку от регулярного сада.
— Теперь, как видишь, это главный туристический аттракцион. Само кладбище, где похоронен Соньер рядом со своей экономкой, — оно там внизу, — закрыли для публики в декабре 2004-го, когда вышел «Код да Винчи» и в Ренн-ле-Шато хлынуло нашествие туристов.
Они молча прошли до высоких солидных металлических ворот кладбища.
Мередит задрала голову, читая надпись на фарфоровой табличке над запертыми воротами.
«Memento homo quia pulvis es et in pulverem reverteris».
— Что означает? — спросил Хол.
— «Прах и в прах вернемся», — кратко ответила она.
Холодок пробежал у нее по спине. Отчего-то в этом месте ей было не по себе. Какая-то тяжесть в воздухе и ощущение взгляда в спину, несмотря на то что улицы пусты. Она раскопала свои записи и скопировала латинскую надпись.
— Ты все записываешь?
— Естественно. Профессиональная привычка.
Она улыбнулась ему и поймала ответную улыбку.
Мередит с радостью оставила кладбище позади. Хол провел ее мимо камня Калвари, потом круто свернул на другую узкую тропку к маленькой статуе, посвященной Богоматери Лурдской, установленной за кованой оградой.
Слова: «Pénitence, pénitence» и «Mission[27]1891» были выбиты на основании резной каменной колонны.
Мередит вылупила глаза. Никуда не денешься. Все время возникает та же дата.
— Это, по-видимому, та самая визиготская колонна, в которой нашли пергамент, — сказал Хол.
— Она полая?
Он пожал плечами:
— Должно быть.
— Глупо, что ее здесь оставили, — заметила Мередит. — Если эти места так уж магнитом притягивают сторонников теории заговора и охотников за сокровищами, неужели власти не беспокоятся, что кто-нибудь ее утащит?
Она внимательно вглядывалась в сострадательные глаза и сомкнутые в молчании губы статуи, стоящей на пьедестале. Всматриваясь в каменные черты, она увидела сперва едва заметные, потом проступившие глубже и отчетливее царапины на нежном лике. Рубцы и складки, словно кто-то процарапал камень резцом.
«Что за черт?»
Не доверяя собственным глазам, она шагнула вперед, протянула руку и коснулась камня.
— Мередит? — окликнул Хол.
Поверхность была гладкой. Она поспешно отдернула пальцы, словно обожглась. Ничего. Она перевернула ладонь вверх, словно ожидая увидеть на ней какие-то отметины.
— Что-то не так? — спросил он.
«Ничего, если не считать, что мне начинает мерещиться всякое…»
— Все хорошо, — твердо сказала она. — Солнце здесь очень яркое.
Хол, казалось, забеспокоился, что, как заметила Мередит, было ей отчасти приятно.
— А вообще-то что сталось с пергаментом после того, как Соньер его нашел? — спросила она.
— Считается, что он отвез его в Париж на экспертизу.
Она нахмурилась.
— Бессмыслица какая-то. Почему в Париж? Логичнее для католического священника было бы отправиться прямо в Ватикан.
Он рассмеялся:
— Заметно, что ты не читаешь романов.
— Хотя, если на минуту принять роль адвоката дьявола, — продолжала она, рассуждая вслух, — можно привести довод, что он не доверял церкви, боясь, что она уничтожит документ.