Читать интересную книгу Забайкальцы. Книга 3. - Василий Балябин

На верхних нарах тесно от желающих поглядеть в люки — они не закрыты, мешают толстые решетки.

Поезд тронулся, мимо поплыли пристанционные постройки, тополя, улицы поселка, дома, огороды. Теперь уж все были убеждены, что эшелон увозят куда-то на запад. Переезд на новое место взволновал узников, и в вагоне вскипают разговоры.

— Это к лучшему, — уверенно заявляет дед Матвей. — Вот доставят в Читу и разберутся, отпускать начнут.

— Ох, едва ли, дед…

— Там ишо хуже, ежели хотишь знать.

— Так вить должны же быть какие-то законы?

— У них один закон: заподозрили тебя, что красным сочувствуешь, — значит, крышка.

— Эх, крушенье бы сегодня на наше счастье, да ишо где-нибудь поближе к лесу.

— С ума сошел, типун тебе на язык!

— Чудак, во время крушения-то и белякам досталось бы, а из нас многие, глядишь, спастись могли.

— Правильно…

— А ведь сегодня праздник какой-то, к обедне звонят, и старухи вон в церкву, видать, поплелись.

— Праздник сегодня большой, — сообщает дед Матвей, — петров день, отец мой Петро Кириллович, царство ему небесное, именинник был сегодня. Во сне видел ночесь его покойную головушку.

Сегодня дед оживлен больше обычного, в душе его крепнет надежда на скорое освобождение.

— Да-а, — продолжает он, обращаясь к соседям по нарам, — вижу это я во сне, будто мы с отцом и средним братом Зиновием на покосе, а день такой славный, ведренный. И вот я куст обкашиваю возле речки, заливчик такой глубокий, а рыбки в нем: гальяны, пескари — как золотые, так и блестят на солнышке.

— Воду видел, дед, светлая?

— Как стекло, ей-богу.

— Значит, освободишься. Видеть во сне воду, да еще светлую, — воля.

— Дай-то бог. Вить это что же, второй месяц ни за што ни про што досиживаю. Старуха уж, поди, в поминальник записала, за упокой.

Миновали село, мимо потянулись елани и сопки. Егор, как зачарованный, смотрел на знакомые места, на яркую зелень лугов и полей, на темные таежные дали.

— Вот она, волюшка вольная, совсем рядом, — взволнованно шептал он, — а красота-то, красота какая кругом, так душа и млеет.

— Дух захватывает, — в тон Егору сказал лежащий с ним рядом Раздобреев. — А смотришь-то на красоту эту из-за решетки. Ну, Егор, сегодня попробуем, как пилка-то теперь пригодится. — И, понизив голос, он изложил свой план побега: подпилить решетку, разогнуть ее и выскочить на ходу в люк.

А поезд шел все быстрее. Вот он начал огибать большую гору справа, северный склон ее густо зарос молодым лесом, сразу за горой — неширокая в устье падь.

— Это Тарская, — рассказывал лежащий на верхних нарах бородач в рваной гимнастерке. — В прошлом году мы стояли в Антоновке, так сюда коней пригоняли пасти.

— А что это за ямы? Во-он там виднеются…

— Приискатели, наверно, шурфы бьют.

В это время раздался громкий гудок паровоза, и поезд, постепенно сбавляя ход, остановился. Послышались удивленные голоса:

— Чего это они остановились в степи?

— Может, путя разобрали партизаны?

— Едва ли. Они уж и стрельбу открыли бы…

Дорога в этом месте делала небольшой поворот вправо, поэтому Егору, Раздобрееву и всем, кто смотрел в люки с этой стороны, было хорошо видно паровоз с выглядывающим из окна будки машинистом, передние вагоны, из широко распахнутых дверей которых на насыпь, звякая винтовками, выскакивали японцы и белогвардейцы-пехотинцы, на руках выносили станковые пулеметы.

Японцы быстро построились в роту и, оставив один взвод около вагона, отошли вправо. Там они развернулись в цепь и залегли левым флангом к насыпи, словно приготовились к отражению атаки. Рота белогвардейцев также развернулась цепью, залегла левее поезда, в нескольких местах по цепи установили пулеметы.

На насыпи около классного вагона — большая толпа офицеров. По форме и цвету обмундирования узники безошибочно определяли национальность офицеров. Белогвардейцев — по их разношерстно-пестрому обмундированию, малорослых японцев — по желто-песочному цвету одежды, американцев — по зеленовато-серому. Из группы американских офицеров выделялся один, высокого роста, очень полный, в дымчатых очках.

Офицеры о чем-то совещались, курили, высокий американец, отвечая на вопросы своих офицеров, что-то объяснял им, показывая на Тарскую. Видно было по всему, что он являлся старшим по чину начальником. Это был полковник Морроу. Но вот японцы открыли четвертый от паровоза вагон и начали выводить из него на насыпь арестованных. Затем их построили по четыре в ряд, окружив со всех сторон конвоем с винтовками наперевес, повели в сторону от поезда, а японцы, оставшиеся на месте, стали открывать следующий вагон.

Егору хорошо было видно выведенных японцами из второго вагона. Он различал даже их исхудалые, забородатевшие лица, а по одежде и военной выправке определил, что эта группа почти сплошь состоит из казаков. Особое внимание Егора привлекли два казака: высокий, чернобородый, в батарейской, с красным околышем, фуражке, с красными же лампасами на брюках, и второй — очень бледный, черноволосый, без шапки. Несмотря на лето, он был в шинели и в валенках. Его арестовали, как видно, зимой, и не то от истощения, не то от болезни был он настолько слаб, что еле держался на ногах. Один из казаков поддержал его под руку, а когда повели их, батареец подхватил больного товарища и понес на руках, как малого ребенка.

— Это куда же их погнали? — чуть слышно выдохнул пожилой слесарь Черняев.

— На работу, наверно, — ответил кто-то из его соседей.

— Какая же тут работа?

— Найдут. Видел, в Антоновке фундамент под здание заложили? Вот и привезли нас сюда камень заготавливать…

Егор, внимательно разглядывавший арестованных, толкнул локтем Раздобреева:

— А ведь это нашего полка казаки-то, Первого Аргунского.

— Неужели?

— Ей-богу, наши. Во-он урядник Бахметьев, крайний во втором ряду. А рядом с ним Сапожников Демид из нашей четвертой сотни. Иван Кожевников в серой папахе. Кабы поближе, всех узнал бы, наверное. А этот, больной-то, которого на руках несет батареец?

— Мать честная, да ведь это же Мишка Чапизубов из третьей сотни!

— Он самый, первый в полку запевала был, его так и звали певуном.

— Знаю, в прошлом году он у нас ординарцем был при штабе.

А первая колонна узников, окруженная японцами, шла все дальше и дальше. Вот их уже подвели, стали выстраивать на краю длинной ямы.

— А ведь их расстреливать хотят, — прошептал Егор.

— Ерунду городишь… так чего-нибудь. — Раздобреев изменился в лице. Он, как и его товарищи, понял, что людей этих привели на расстрел.

Японцы быстро выстроились шеренгой против узников, грохнул залп… второй… и тела убитых рухнули в яму. Видно было, как японцы штыками сбрасывали в яму трупы тех, что остались лежать на краю своей могилы. Ужас охватил всех. Слесарь Черняев мешком свалился на нары и, стуча зубами, громко застонал. Бледный как полотно машинист Федотов, дико вращая глазами, озирался вокруг, спиной прижимался к стенке. Рядом с ним, с перекошенным от страха лицом, трясясь как в лихорадке, всхлипывал дед Матвей. Заметно изменившийся в лице Егор, стиснув зубы, крепился и продолжал смотреть на страшное побоище.

А там к зловещей яме уже подводили казаков. Их так же, как и первую партию поставили в ряд на краю ямы, и так же быстро выстроились против них японцы, но тут произошло неожиданное. Обреченные на смерть казаки всей шеренгой сорвались с места и с криками «ура» кинулись на врагов. Навстречу им часто захлопали выстрелы. Японцы в упор расстреливали бегущих на них безоружных людей, кололи их штыками. И все-таки некоторые казаки добрались до своих палачей. Вот один из казаков, отбив рукой направленный на него штык, ухватил японца за горло и, сбив с ног, размозжил ему голову камнем. Второй казак сшиб сразу двух японцев и, прорвавшись сквозь их строй, кинулся бежать к березнику, что виднелся через падь на склоне горы. Не добежал, преследовавший его японец остановился, присел и с колена вторым выстрелом сразил беглеца насмерть.

Рослый батареец, который нес на руках Чапизубова, оглушил японца кулаком, вырвал у него из рук винтовку и, размахивая ею, как дубиной, обрушивал удары на головы врагов. Заметив вблизи офицера, батареец ринулся к нему, заколол его штыком, но тут же и сам упал, сраженный пулей.

От поезда на помощь японцам бегом кинулся взвод белогвардейцев с офицером во главе, но там уже все было кончено, японцы штыками добивали раненых героев. Обозленные неожиданным сопротивлением узников, они и не заметили, что есть еще один живой русский. Это был тот больной казак Михаил Чапизубов. Оставленный батарейцем у края ямы, он, будучи не в силах встать и видя, как гибнут его товарищи, швырял в японцев камнями. Его наконец заметили. Один из японцев что-то крикнул, другие сразу же вскинули винтовки, грохнул залп. Сраженный сразу несколькими пулями, Чапизубов так и умер с камнем в руке.