Когда Дебра оказалась в пяти шагах от него, он направил луч прямо ей в лицо и захихикал.
Лицо ее исказилось, она закричала, повернулась и бросилась бежать, как дикое животное. И через двадцать шагов наткнулась на ствол дерева марула.
Упала на спину, перевернулась и громко всхлипнула, схватившись за исцарапанную щеку.
Поднялась на ноги и стояла, дрожа, поворачивая голову и прислушиваясь.
Эккерс медленно обошел ее, приблизился, встал сзади и снова захихикал.
Она снова вскрикнула и сорвалась с места, обезумев от ужаса, ее нога попала в муравейник, женщина тяжело упала на землю и лежала поскуливая.
Эккерс неторопливо, молча подошел к ней, впервые за два года чувствуя себя счастливым. Как кошка, он оттягивал финал, хотел растянуть удовольствие.
Наклонившись, он прошептал грязное ругательство, и Дебра мгновенно вскочила и снова кинулась бежать меж деревьев – отчаянно, вслепую. Он последовал за ней, и в его извращенном, больном сознании она превратилась в символ тех тысяч животных, которых он загнал и убил.
* * *
Босой Дэвид легко бежал по мягкой земле. Он торопился, не чувствуя боли ссадин и царапин, не замечая протестов сердца и легких.
Там, где дорога поднималась на холм, а потом начинала спуск к дому, он резко остановился и, тяжело дыша уставился на дуговые лампы, залившие ярким светом двор Джабулани. В этом не было смысла, и Дэвид встревожился. И еще быстрее помчался вниз с холма.
Пробежал через пустые разгромленные комнаты, звал Дебру по имени – эхо насмехалось над ним.
Выскочив на переднюю террасу, он увидел, как за разбитой дверью что-то движется в темноте ему навстречу.
– Зулус! – Он двинулся вперед. – Эй, парень! Парень! Где она?
Собака поднялась на ступени, приветственно виляя хвостом, но она явно была ранена. Сильный удар по голове сломал ей челюсть, и та свисала под нелепым углом. Пес все еще не опомнился от удара, и Дэвид склонился к нему.
– Где она, Зулус? Где она?
Собака, казалось, с трудом собирается с силами.
– Где она, парень? Ее нет в доме. Где она? Ищи ее, парень, ищи!
Он привел Лабрадора во двор, и у задней двери Зулус взял след на влажной почве. Он решительно направился к воротам, и Дэвид увидел в свете дуговых ламп отпечатки ног Дебры и большие мужские следы.
Пока Зулус пересекал двор, Дэвид вернулся в свой кабинет. Фонаря на полке не было, остался небольшой карманный фонарик. Он взял его и прихватил горсть патронов. Потом быстро открыл сейф. Схватил из стойки ружье и на бегу зарядил его.
Зулус уже бежал по тропинке за воротами, и Дэвид заторопился за ним.
* * *
Иоганн Эккерс перестал быть человеком, он превратился в зверя. Вид бегущей добычи воскресил в нем животную страсть преследования и убийства, приправленную кошачьей любовью к мучению. Он играл со своей раненой добычей, отпускал, хотя мог прикончить, затягивал процесс, откладывал кульминацию – последний смертельный удар.
Наконец этот миг наступил; древняя атавистическая память об охотничьем ритуале (потому что убийство тоже имеет свои правила) подсказала Эккерсу: надо кончать.
Он приблизился к бегущей фигуре со спины, протянул руку, схватил за темные волосы, быстрым движением запястья повернул ей голову, открывая ножу доступ к длинному белому горлу.
Дебра набросилась на него с яростью, которой он не ожидал. Тело у нее оказалось гибким, крепким и сильным, и теперь, когда она знала, где он, она рвала его с силой загнанного зверя.
Эккерс не был готов к этому, нападение сбило его с ног, а она не удержалась и упала на него. Он выронил нож и фонарь и вскинул руку, защищая глаза, потому что Дебра пыталась вцепиться в них длинными острыми ногтями. Он чувствовал, как она разрывает ему щеку и нос, воя, точно кошка, потому что в этот миг сама превратилась в зверя.
Он отпустил ее волосы и отпихнул от себя женщину, удерживая ее правой рукой. И ударил. Хрястнул будто деревянной дубиной, жестоко и сильно. Так он оглушил Лабрадора и сломал ему челюсть. Удар пришелся Дебре в висок, глухой, как стук топора по древесному стволу. Она перестала бороться. Эккерс встал на колени и, держа ее здоровой рукой, другой безжалостно бил ее, бил по голове. В свете упавшего фонаря было видно, как у нее носом пошла кровь, а удары продолжали сыпаться на ее голову. Дебра давно уже отключилась, а он все не мог остановиться. Наконец успокоился и встал. Подошел к фонарю и посветил в траву. Блеснул нож.
Существует древняя церемония, завершающая охоту. И кульминация этой церемонии – потрошение, когда торжествующий охотник вспарывает добыче брюхо, просовывает в разрез руку и вытаскивает еще теплые внутренности.
Иоганн Эккерс подобрал нож и поставил фонарь так, чтобы он освещал тело Дебры.
Он подошел к ней и ногой перевернул на спину. Темная грива влажных волос закрыла ей лицо.
Он склонился к ней и просунул согнутый палец под платье. Рывком разорвал, и в свете фонаря блеснул ее большой вздутый живот. Белый, спелый, с черной ямкой пупка в середине.
Эккерс захихикал и ладонью отер с лица дождь и пот. Потом покрепче взял рукоять ножа, чтобы одним махом вспороть живот от самой грудной клетки, но при этом не задеть внутренности – искусный, как у хирурга, удар; он делал это за свою жизнь десять тысяч раз, не меньше.
И тут краем глаза он уловил какое-то движение и поднял голову. На него молча летела черная собака, ее глаза горели в свете фонаря.
Он успел вскинуть руку, защищая горло, и мохнатое тело обрушилось на него. Они покатились по земле. В конце концов Зулус оказался наверху, не способный вцепиться во врага из-за искалеченной челюсти.
Эккерс изменил наклон ножа и ударил собаку в грудь, сразу найдя ее верное сердце. Зулус взвизгнул и затих. Эккерс отбросил его в сторону, подобрал нож и направился к тому месту, где лежала Дебра.
Но Зулус дал Дэвиду возможность успеть вовремя.
Дэвид бежал к Эккерсу. Тот смотрел на него мутными зеленоватыми глазами. Он угрожал Дэвиду длинным ножом, руки его были в собачьей крови. При этом он склонял голову так же агрессивно, что и его бабуин.
Дэвид ткнул ружьем прямо ему в лицо и выстрелил из обоих стволов. Заряд снес Эккерсу голову до самого рта, превратил ее в ничто. Эккерс упал на траву, ноги его конвульсивно задергались, а Дэвид отбросил оружие и подбежал к Дебре.
Он склонился к ней и прошептал:
– Моя дорогая, о моя дорогая! Прости меня, пожалуйста, прости. Я не должен был оставлять тебя.
Он осторожно поднял ее и, прижимая к груди, отнес в дом.