он единственный осознал основную — хотя и по обычному размышлению, не столь значимую — неприятность своего перемещения из Вятлага в Подмосковье.
Дело в том, что новый начальник лагеря не любил футбол. Точнее сказать, против самой игры, может, и не возражал. Но нужен был план. А совместить его с футболом? Такое, как видим, случалось, но редко.
Опять, стало быть, хуже стало. Вся-то и радость от успехов друзей-товарищей. Кубок Европы ребята, в частности, взяли. И он, Эдуард, не потребовался. Зато как блеснул Валентин Иванов (для Стрельцова, не для нас — «Кузьма») в полуфинале против чехословаков! Можно сказать, тот матч старый друг провёл в великолепном стиле взаимодействия их уникального дуэта 50-х. Будто бы за двоих. А уж финал вышел имени Виктора Понедельника. Тут, возможно, и Стрельцов не усилил бы игру. Бывает такое — хотя нечасто.
Впрочем, у Эдуарда в Электростали — иные заботы. Ему постоянно нужен новый футбольный мяч. Потому что старый, до того присланный, «пооббился», потерялся (есть ощущение, что кто-то те мячи присваивал) — а запасного, как обидно, нет. Так ведь вроде бы запретили футбол-то? Да. Но он потом признается: с солдатиками-охранниками поигрывал. Сагитировал, значит.
А мячи ему привозили. Весьма часто. И заводчане не забывали: не один же Виктор Шустиков посещал подмосковную колонию. Конечно, Валентин Иванов и многие другие товарищи по команде понимали, насколько они нужны Эдуарду в тот тяжкий час. Просто тотальной заботы вообще ни от кого требовать нельзя. Тем более когда человек за колючей проволокой. «И помочь захочешь другу, да порой не знаешь как», — сравнительно давняя песня Юлия Кима отнюдь не устарела. Действительно, чтобы тогда конкретно прийти на помощь Стрельцову, нужно было неплохо знать советское уголовное право.
Потому что речь шла об условно-досрочном освобождении. Перспектива смягчения наказания связывалась с общей либерализацией жизни в стране периода «оттепели».
Конкретно: отдельные статьи Уголовного кодекса редактировались, некоторые и вовсе изымались из обращения. Есть известное высказывание Эдуарда Анатольевича (А. П. Нилин цитирует его дважды): «Верховный суд РСФСР оставил мне семь лет. Пять лет скинул. До половины мне осталось сидеть год и четыре месяца, это значит, в 1961 году в ноябре я по суду могу освободиться».
Подчёркиваю: изменения и дополнения кодекса проходили на высоком уровне, и, судя по всему, Н. С. Хрущёв, не будучи специалистом, вряд ли выступал с инициативами на предмет корректирования отдельных положений УК. И — в этом коренное отличие от И. В. Сталина — первый секретарь ЦК не стремился в 1960 году (хотя, естественно, был в курсе дела) к однозначной трактовке безусловно карательных статей. Так что никакой там Стрельцов при реальной либерализации законодательства не имелся в виду.
Самого же Эдуарда там, в колонии, похоже, выводили к другой оценке происходящего. По крайней мере, в письмах матери множество усталых, угрюмых пожеланий не сообщать более о заступниках и подвижниках, успешно проживающих на свободе:
«Ещё я могу тебе посоветовать никуда не ходить. Это, по-моему, для тебя будет лучше. А ты со своим здоровьем доходишься, что ляжешь и не встанешь. А когда я освобожусь, то мне некуда будет ехать, никого у меня не будет... Ты же прекрасно поняла, что пять лет мне сбросила комиссия президиума Верховного Совета не по вашей просьбе, их заставил это сделать кодекс, но вид они сделали, как будто по вашей просьбе. Они знали, что мой указ будет по новому кодексу до 7 лет. А если оставить мои 12 лет, то им нужно переквалифицировать статью с части 1 на часть 2. Ну ладно, это ещё полбеды, пусть они думают, что сделали “благородное дело”. Вот плохо, что пришлось расстаться с половинкой. У меня была надежда на половину срока, а теперь всё рухнуло. Не подходит, говорят, у тебя 7 лет. А ведь 74 ст., я уже давно отсидел по ней. Мне дали 3 года, а я уже сижу 4 года. Уже просидел половину срока указа».
Обширная цитата поясняет весьма многое, и к основным мыслям, высказанным в этом не слишком обычном письме, мы неизбежно вернёмся. Однако следует сообщить о новом факте лагерной биографии Эдуарда Анатольевича.
«В 1961 году, — писал А. В. Сухомлинов, — Эдика ожидало ещё одно испытание — в составе большой группы заключённых его перевели “на прорыв” в шахты посёлка Донское Тульской области.
Работать пришлось в самых 41-й и 45-й шахтах рядом с Новомосковским химкомбинатом. Там добывали кварц. Производство тоже в части соблюдения законодательства об охране труда и здоровья, мягко говоря, далеко не передовое.
Рабочий процесс здесь был организован в лучших традициях настоящей каторги».
Да, конечно, были у Стрельцова во время срока заключения и вполне комфортные временные отрезки. Уголовный авторитет по кличке Чадо (И. М. Лукьянов), которого сумел разыскать Э. Г. Максимовский в 1999 году, рассказывал, что благодаря «уважаемым людям» Эдуард даже получил завидное место библиотекаря. Начиная, по-видимому, с 60-го года все эти «воры в законе» своё отношение к Стрельцову переменили. Но я бы не умилялся тому обстоятельству. За пять лет Эдуард прошёл через все вредные и тяжёлые производства с необратимыми последствиями для здоровья. Ничего не пропустил.
(А. П. Нилин в документальном фильме о Стрельцове 1991 года достаточно уверенно сообщает и о некоторой дозе облучения, которая была получена Эдуардом. Однако когда я перезвонил В. М. Шустикову, который ездил в Подмосковье к старому товарищу чаще7, чем кто-либо, и спросил об этом, то выслушал чуть удивлённый ответ: «Не было ничего. Да и не говорил он про это»).
А та «поблажка» от Верховного суда РСФСР не должна вводить в заблуждение: 12 лет и сегодня, если обратиться к нынешнему УК РФ, выглядят исключительной, крайней мерой. Тогда же приговор смотрелся изначально чудовищно. Другое дело, что на воле за него хлопотали, это правда, — а главной правозащитницей, как нетрудно представить, вновь оказалась Софья Фроловна. Поэтому в письмах мать старается объяснить сыну, что усилия её совсем не напрасны, что скоро придёт свобода. И Эдуард, мы уже видели, в какой-то момент весьма оптимистично оценивал свои шансы на пресловутое УДО. В действительности, конечно, отбытый срок по статье 74.1 (сопротивление милиции, по тому кодексу) не предопределял завершение преследования по основному обвинению, которое, ему показалось, вроде как аннулировали: ведь о каком досрочном освобождении можно рассуждать при статье об изнасиловании? Кроме того, уже в Донской колонии авторитеты получили информацию, что футболист просто кого-то неловко, «по-печорински», ударил по голове. Оттого и разочарование заключённого Стрельцова, который с горечью напишет: