Он стал вести себя гораздо лучше. Возможно, она пересмотрит его дозы в сторону понижения.
Франсуа много спал. Лекарства приковывали его к постели до десяти утра. К его пробуждению Матильда готовила завтрак, к которому он едва притрагивался, не забывая, разумеется, о таблетках, выложенных в ряд возле его чашки чая. Она больше не наливала ему кофе, чтобы избежать возбуждающего действия, и строго следила, чтобы Франсуа глотал все таблетки при ней.
Затем он послушно улаживался в гостиной перед телевизором, звук которого был поставлен на самую минимальную громкость. Ближе к обеду Матильда заставляла его прогуляться по саду. Играя в больничную нянечку, она усаживала его в инвалидное кресло, чтобы совершить прогулку по всей территории.
Когда его разум оставался достаточно ясным, Франсуа говорил. Обо всем и ни о чем. Иногда о Камилле. О том дне, который резко изменил их жизнь. Сначала Матильда ничего не хотела об этом слышать, а затем, решив, что разговор успокаивает его, позволила продолжать. Он рассказывал, как удивился, увидев в тот день Камиллу перед своим преподавательским столом, — он не знал, с чего ей пришла в голову несуразная мысль присутствовать на его лекции. Как в амфитеатр проник тот человек, вооруженный до зубов. Он этого не знал, пока не услышал звуки выстрелов. Затем поднялась невероятная паника… Все студенты, охваченные ужасом, метались в поисках укрытия… Камилле не повезло: она сидела в первом ряду, «чтобы не оказывать на него морального давления», как она тогда сказала. Он ничего не мог сделать. Все произошло слишком быстро.
Иногда он терял нить повествования, и рассказ становился совершенно нелогичным. Тогда Матильда переставала слушать, предоставляя ему окончательно запутаться в лабиринте своих мыслей, пока не замолчит.
Остаток дня проходил очень медленно. Приготовив стопку каких-нибудь книг, Матильда усаживала его в кабинете. Франсуа перелистывал их, на самом деле даже не читая. Она заметила, что книги все время остаются открытыми на одной и той же странице.
Когда она занималась Людовиком, Франсуа знал, что должен вести себя спокойно. На этот счет она преподала ему хороший урок. Однажды, поднявшись из погреба, она очень забеспокоилась, не найдя Франсуа дома. Он оказался снаружи, в конце аллеи, у самого выезда из их владений. Каким образом он добрался туда и куда намеревался пойти? Скрепя сердце ей пришлось удвоить дозы, чтобы в дальнейшем избежать подобных неприятных происшествий. Из предосторожности она избавилась от домашнего телефона, который спрятала в шкафу, прервала интернет-соединение и конфисковала у Франсуа мобильник. Она больше не оставляла на видном месте ключи от машины. Даже несмотря на то, что в его нынешнем состоянии сесть за руль он смог бы только благодаря чуду. Лучше не искушать судьбу…
Франсуа больше не вызывал у нее никакой жалости. Она смотрела на него с безразличием, почти клинической отстраненностью — должно быть, так поступают медики, занимаясь лабораторными крысами или сообщая пациентам плохие новости.
За это ты можешь винить только себя самого, Франсуа. Если бы ты в тот вечер действовал более рассудительно… Если бы ты тогда не стал разыгрывать всю эту комедию…
Когда она снова подумала о том вечере, он показался окутанным завесой тумана. Это было выражение Франсуа; так он говорил, когда еще ясно мыслил. В то мгновение, когда он наконец понял, она прочла в его глазах панический страх.
Пиво… пустые бутылки на столе… Это было невозможно, но тем не менее…
Он оставался совершенно безучастным перед неподвижным телом Людовика. Сидя на своем месте, Франсуа лишь смотрел на юношу, распростертого у стола, и следил глазами за тем, что она делает.
«Я не могу позволить ему уйти…»
Должно быть, в его голове возникли еще более мрачные мысли. Он сказал «надо позвонить в „Скорую помощь“!» или еще что-то в этом роде. С трудом приподнявшись, он подошел к ней;
— Что ты сделала?
Он повторил этот вопрос много раз. Точнее, это был не вопрос, а констатация факта, произнесенная до крайности растерянным тоном.
Она в свою очередь поднялась, чтобы преградить ему дорогу. Что он себе вообразил: что она даст ему позвонить! Он принялся кричать, все громче и громче, орать на нее. Затем, поняв, что она не уступит, Франсуа схватил ее за руки… сжал… так сильно… и как у него еще недавно было столько силы, которую она даже в нем не подозревала. У него ужасно болела нога, Матильда это хорошо видела, так же как замечала, что у него трясется все тело, даже когда он не впадает в гнев. Она отбивалась, косясь на стол в поисках ножа на случай того, что ей понадобится защищаться.
Борьба их перепутанных рук… Прерывистое дыхание Франсуа, который уже начал уставать… Их крики, ее решимость…
Она оттолкнула его. Изо всех сил. Не раздумывая.
Франсуа мог бы просто потерять равновесие и ухватиться за стол… Но нет, она еще видела его тело, падающее навзничь, и беспорядочные движения рук, колотящих по воздуху.
Ужас на его лице. Падение на пол из утоптанной земли. А затем больше ничего.
Может быть, именно тогда у нее был ее первый провал в памяти, ее первая пустота?
Должно быть, так и было, так как мгновением позже — для нее было именно так — Франсуа больше не лежал на полу, а вытянулся на кушетке. Кто же его туда уложил, если не она?
Его лицо было искажено странной гримасой. Припадок? Франсуа дышал с трудом, был не в состоянии говорить, тело почти скрюченное, правая рука судорожно прижата к бедру. Затем ему с трудом удалось пробормотать ее имя.
«Не двигайся, лежи спокойно».
Его дыхание становилось все более и более прерывистым. Он отбросил голову назад, будто человек, безуспешно пытающийся держать лицо над водой.
«Надо вызвать „Скорую“… для Людовика… и для меня…»
Каждый произнесенный слог был для него мучением. Лицо его уродливо сморщилось, будто кожица переспелого фрукта.
Она сказала ему:
«Ничего этого бы не произошло, если бы ты тогда позаботился о Камилле».