Керенскому сообщалось, что своим решением Корнилов вводит в Петербурге военное положение и берет всю полноту военной и гражданской власти в свои руки…133
Это был не только призыв. Третий конный корпус, Уссурийская, Донская и Туземная дивизии уже двигались к Нарвской, Московской и Невской заставам Петрограда. Поднимались и другие части и соединения. Керенский, отбросив нерешительность, телеграфировал в Ставку: «Приказываю все эшелоны, следующие на Петроград и в его район, задерживать и направлять в пункты прежних стоянок». Корнилов, получив это распоряжение, начертал: «Приказания этого не исполнять, двигать войска к Петрограду…»
Видимо, Керенский своими телеграммами войска бы не задержал. Но вмешались большевики и части, находившиеся под их влиянием. ЦК партии большевиков, другие социалистические организации обратились к населению с воззванием, в котором призвали солдат, рабочих дать отпор корниловщине. Генеральский мятеж схож с августовским путчем 1991 года. Особенно в отношении лидеров страны. Тогда, в 1917-м, Керенский как-то сразу потерял свое влияние, а через семьдесят четыре года в сходной августовской ситуации его лишился и Горбачев. В этом опасность бесконечного балансирования, маневрирования, лавирования, которые в определенные моменты нужны, но сутью долгосрочной политики быть не могут.
После выступления Корнилова, которое удалось с помощью большевиков отразить и погасить, Керенский издал приказ о предании суду за мятеж генералов Корнилова, Деникина, Лукомского, Маркова, других столпов путча.
Возвращаясь к тем драматическим дням, Керенский уже в 1919 году справедливо напишет, говоря о корниловщине: «Заговор открыл дверь большевикам»134. Путч Корнилова оказался для большевиков спасительным, вдохновляющим, обнадеживающим; после него их авторитет пошел в гору и быстро стало падать влияние Керенского. Станкевич вспоминает, что, когда в начале октября он приехал из Пскова к премьеру Временного правительства, тот «произвел на него впечатление какой-то пустынности, странного, никогда не бывалого спокойствия. Не было ни постоянно окружавшей Керенского толпы, ни делегаций, ни прожекторов… У Керенского появились какие-то странные досуги, и я имел редкую возможность беседовать с ним целыми часами, обнаруживая у него странную неторопливость»135. История отвернулась от своего недолгого любовника.
Керенский был в зените славы, популярности, влияния, пока Февральская революция испытывала долгий, высокий прилив. Когда же начался отлив, то экспрессия, порыв, импульсивность, лихорадочная активность лидера переходного периода быстро потускнели и погасли. Даже к собственной персоне он стал относиться без прежнего уважения. А раньше… В своей книге о Февральской революции Виктор Чернов писал, что «Керенский всегда злоупотреблял и органически не мог не злоупотреблять личным местоимением первого лица: его „Я“ им выговаривалось мысленно с большой буквы…»136.
Керенскому с генералами не «везло». К нему как Главнокомандующему они относились снисходительно-иронически. Когда он бывал на фронте, то чувствовал на себе любопытно-недоброжелательные взгляды. Генерал Корнилов своим мятежом придал лишь второе дыхание большевикам. Когда же Александру Федоровичу пришлось бежать из Петрограда, был еще один шанс, который зависел теперь от другого генерала — Петра Николаевича Краснова, командира 3-го конного корпуса. Своим приказом Керенский направил корпус на столицу с целью вернуть себе власть. Но агитаторы большевиков еще на дальних подходах к Петрограду сделали свое дело. Краснов был арестован. Но поскольку советская власть еще переживала эйфорию победы, генерал был под честное слово отпущен. Слова своего он не сдержал и продолжил борьбу, оказавшись в конце концов в Германии, где увлекся литературной деятельностью.
Его многотомный роман «От белого орла до красного знамени» вызвал любопытство Сталина. Когда книги ему достали, он, полистав, бросил:
— Роман, как и сам генерал, дерьмо…
Уже семидесятилетний П. Н. Краснов решил помочь Гитлеру, естественно, не добившись на этом позорном поприще успеха.
Когда П. Н. Краснова вместе с генералами А. Г. Шкуро, Султан-Гиреем и другими коллаборационистами схватили в 1945 году в Германии, Сталин приказал судить их в Москве, проявив к этому старику немалый интерес.
Суд припомнил Краснову его сотрудничество с Керенским. Во время следствия он подробно рассказал о событиях тридцатилетней давности, когда пытался выполнить приказ Керенского.
Суд под председательством небезызвестного В. В. Ульриха приговорил 16 января 1947 года Краснова Петра Николаевича — последнего русского генерала, на которого надеялся А. Ф. Керенский, к повешению. На другой день 78-летний Краснов, последний командующий вооруженными силами Временного правительства, был казнен137. В последнем слове он не просил пощады.
Керенский еще не знал, что, проиграв Ленину в октябре 1917 года, он не проиграл ему исторически. Наоборот. После семи десятилетий грандиозного советского эксперимента выяснилось, что монолитная система, созданная большевиками, могла существовать лишь в бесконечной войне: с окружающими противниками, внутренними «врагами», потенциальными агрессорами, с разными инакомыслящими, иными, нежели коммунистическая, идеологиями. Как только выяснилось, что большинство этих угроз мифические, система рухнула.
Социализм Керенского тоже трудно примерить к современности. Он аморфен, расплывчат, неопределенен. Но в одном Керенский был всегда высокой личностью: превыше всех ценностей он почитал свободу. И тогда, когда в декабре 1905-го и июне 1906 года он был арестован «за хранение и распространение рукописей преступного содержания», и тогда, когда своим первым распоряжением как министр юстиции он выпустил из тюрем политических заключенных, и в последние дни земной жизни, когда медленно водил пером по страницам своего последнего труда «Россия и поворотный момент истории», Керенский не изменил приверженности свободе как высшей духовной ценности.
В эмиграции Керенский много писал. Ленина давно не было в живых, и он не полемизировал с ним. Но последовательно доказывал, что ленинизм не имеет будущего. В начале тридцатых годов Керенский редактировал в Париже еженедельник «Дни», а в конце десятилетия журнал «Новая Россия». По инициативе Керенского в еженедельнике проходили регулярные собрания «Дней», на которые приглашались политические деятели, писатели, философы, просто «бывшие» для обсуждения проблем далекой, чужой, но бесконечно родной России.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});