Он совсем не такой. Совсем.
Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные, мрачно рассуждал Сардик, глядя, как Ёлка о чем-то щебечет с немцем, поглаживая ладонью капот «Феррари». Несколько раз она повернула голову в его сторону – можно ли считать это утешением?
Нисколько, и Сардик сам виноват в случившемся: зачем ему было нужно вообще упоминать имя Альбрехта всуе?..
Он не сдвинулся с места даже тогда, когда Ёлка подвела немца к парапету и торжественно произнесла:
– Это и есть Сардор. Замечательный художник.
– Привет, – вяло ответил Сардик.
– А это Альбрехт, и он жаждет увидеть твои работы.
– Ja, Ja, – закивал головой немец. – Можем ми взглянут?
– Да ради бога. Отчего не взглянуть? Идемте, взглянем.
…На то, чтобы ознакомиться с творческим наследием Сардика, у немца ушло больше часа. Никто и никогда не рассматривал его картины с таким вниманием. Не рылся в папках с таким азартом. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству, да что там – он был бы на седьмом небе от счастья. В любое другое – но только не сейчас. Чем больше немец углублялся в работы, что-то отмечая в крохотной записной книжке, тем больше Сардику хотелось выпроводить его восвояси, предварительно начистив морду. Попутно Альбрехт сообщил, что держит небольшую галерею на Куйбышева, а это совсем неподалеку. И живет он тоже неподалеку – в бывшем Доме политкаторжан: снимает апартаменты с видом на Неву, Нева прекрасна, не правда ли, фройляйн?
«Фройляйн», конечно же, относилось к Ёлке, никакие к Сардику. Дураку понятно, что этот недоеденный кусок гамбургера запал на ангелочка не по-детски, потому и обращается исключительно к нему. На ангела рассчитаны дешевые россказни про галерею и апартаменты с видом. И про туманный бизнес в Амстердаме и ЮАР.
– Неужели бриллианты? – спросила Ёлка, до того рассеянно слушавшая болтовню немца, сидя на подоконнике.
– Т-с-с… – Альбрехт приложил палец к толстым мокрым губам и рассмеялся. – Я предпочитаю говорить o Juwelierladen. Как это по-русски? Небольшой ювелирный магазинчик. А современная живопись России – мое хобби. И странно, что такой… такой eigenartig… как это по-русски?
– Самобытный…
– О, ja! Что такой самобытный художник до сих пор находился вне поля зрения… Фройляйн знает немецкий?
– Немного.
– Это прекрасно, прекрасно. У вас изумительная подруга, Сардор. Я восхищен. Воистину сегодня удивительный день…
Сейчас начнется, с тоской подумал Сардик: у вас изумительная подруга! и ей непременно нужно посетить мою галерею и мой небольшой ювелирный магазинчик, и в идеале – отправиться со мной в Германию, дабы вволю попрактиковаться в немецком (на примере порнофильмов с субтитрами), а после этого нас ждут Амстердам и ЮАР, и черт в ступе, чтоб ты пропал, сволочь поганая!..
– Брать-то что-нибудь будете? – рявкнул Сардик, перебивая немца самым бесцеремонным образом.
– Пожалуй, я бы взял несколько картин… Вот эту, например.
– Она называется «Воркующий рыцарь».
– «Воркующий рыцарь», ja. Очень романтическое название. Сколько вы за нее хотите?
– Пятнадцать тысяч евро.
Неужели это он, Сардик, произнес такую запредельную цифру? Ни в толчке, ни в рывке ее не одолеешь, пупок развяжется. Рыночная цена художника Сардора Муминова на сегодняшний день составляла пятьсот условных единиц, если вспомнить эпопею с продажей «Вида на Поцелуев мост». И вот теперь он замахнулся на пятнадцать тысяч. А мог бы сказать – двадцать. А мог бы сказать – двадцать пять и грант на творческую командировку в окрестности Тосканы. А мог бы сказать – сто шестьдесят и место в бундестаге, желательно от фракции ХДС-ХСС.
Ничто не будет преувеличением, ведь Сардику хочется, чтобы немец ушел. Сию же секунду, немедленно. Оставил бы его в покое – его и ангела.
– Пятнадцать тысяч – это очень дорого. – Чертов Альбрехт стоически выдержал удар, ничем не выдав своего удивления.
– Пятнадцать тысяч – вполне адекватная цена.
– Я могу выписать чек на пять.
– Пятнадцать тысяч. Наличными,-
Сардик и сам обалдел от собственной непреклонности. Обалдел и тут же развеселился. За какую сумму он собирался толкнуть «рыцаря» в самом начале, когда еще сохли краски? Три куска – из серии несбыточных мечтаний, он готов был начать с трех (торг уместен!) и упасть до полутора, а теперь ему предлагают пять!..
– Дорого. Очень дорого, – ныл немец. – Пять пятьсот. Наличными.
– Не пойдет.
– Шесть. Шесть – и я отдаю вам деньги прямо сейчас.
– Не-а.
– Мне надо подумать.
Истинная хозяйка фразы сидела на подоконнике – тихо, как мышка. И по-прежнему смотрела в окно, отстранившись от дурацких переговоров; одинаково далекая и от Сардика, и от немца, – жалких типов, деляг, торгующих во храме. Но «мне надо подумать» сделало-таки свое дело: между нелепым тезкой Дюрера и ангелом протянулись нити – не слишком заметные на первый взгляд, плотные – на второй, липкие – на третий. А если всмотреться, то они и вовсе напоминают бельевые веревки. И что прикажете делать с этими веревками? Что-что? использовать по назначению, вот что! Сушить на них крупные купюры; цеплять авиабилеты в самые экзотические уголки мира; проветривать странички из брачных контрактов – те самые, в которых указаны нехилые отступные на случай развода; навешивать монтажные срезки из домашнего порно – если останется место. Но места не останется: грезы русских девушек о богатых иностранцах представляют собой уходящие в бесконечность горные цепи, между ними и иголки не просунешь.
Ангел совсем не такой. Совсем.
Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные.
– …Мне надо подумать, – еще раз повторил немец. – Хотя… Ответ вряд ли изменится. Он все равно будет отрицательным.
– Воля ваша. Я вас больше не задерживаю.
– Вот моя визитка. Звоните, если возникнут другие предложения.
– Я могу позвонить и без визитки, как делал это раньше, – вконец охамел Сардик. – Но, боюсь, другие предложения возникнут не скоро.
В любом случае знакомство было приятным и поучительным. Я надеюсь на его продолжение, и на сотрудничество, о да, я очень заинтересован в сотрудничестве, и… просто очарован фройляйн, просто очарован!..
Вали-ка ты отсюда, интересант, хотел было сказать Сардик.
Но не сказал.
Потому что Ёлка, до сих пор безучастная, соскользнула с подоконника и бросила вслед уходящему немцу:
– Вы не подвезете меня до метро?..
Красномордый негодяй как будто ждал этого. Физиономия его залоснилась, а из раздвинутых в улыбке губ так и посыпались одинаково белые и одинаково мертвые зубные имплантанты (носитель непобедимого российского кариеса байкер Леопольдыч когда-то метко прозвал подобное безобразие «унитазами»). Вот и теперь – унитазы сверкали. Торжествовали. Были счастливы без меры. Были готовы схрумать ангела не сходя с места и переваривать ангельское мясцо всю оставшуюся жизнь – желательно, вдали от малопонятного Питера и малопонятной России.