что даже целиком высыпавший свой кошель в урну для голосования князь Хатикани на результат повлиял мало. Публика просто рыдала.
Сразу после вручения приза, во время торжественного пира, лирник сообщил Шедаду, что, увы, покидает службу. Дело было недалеко от меня, так что уши я погрел.
— Разве малое я плачу тебе жалование, или обидел чем? — изумился министр двора.
— Нет, господин, ты был ко мне очень добр, добрее чем я того заслуживаю. — с поклоном ответил юноша. — И не в деньгах дело тоже — служа тебе я отложил немало, а с этим призом и вовсе мог бы прожить до конца дней если и не обеспечено, то уж всяко не голодая. Но, пойми меня, князь — о чем мне петь во дворце, где искать слова для новых песен? Я умру здесь как певец, поэтому решился отправиться туда, где сюжетов будет в избытке — на север, в Большую Степь.
И этот туда же, пассионарий хренов! Как теперь Шедад работать-то станет? По докладам, в конце каждого дня умаявшийся на службе князь просил своего лирника что-то поиграть, для успокоения нервов, и, нередко, засыпал даже не вставая из кресла.
Теперь, для снятия стресса, придется ударяться во все тяжкие, а в его возрасте это уже для здоровья не полезно.
Немало беспокойств доставили и фультрюй Хин Абдель с ате Гикаметом, сиднем сидевшие в Скарпии, покуда Асир на севере кровь и боевой понос проливал.
Дело в том, что весна на севере Бантала в этом году выдалась очень уж дождливой. В результате разверзания хлябей небесных, раскисло все, что могло раскиснуть и размыло даже то, что, казалось бы, размыть нельзя, в результате чего вместо дорог или, на худой конец, направлений, сатарпия превратилась в одно большое рисовое поле — единственно что, без риса.
Вести войну в таких условиях смогли бы разве что реактивные водолазы, но за полным отсутствием такого рода войск у изготовившихся к противоборству сторон, кампания началась лишь к середине весны, когда хоть чуть-чуть подсохло, а до решительного сражения с племенем Большой Пустельги оставалось немногим более недели.
Девять асинских лейдангов и большая часть скарпийской армии, численностью около восьми тысяч рыл, перевалили через горы и начали месить не до конца подсохшую парсудскую грязь, попутно грабя, насилуя, убивая и прочими подобными развлечениями скрашивая себе тяжести похода. Благо, трудно было не только агрессорам — местные тоже убежать не могли. Разве что все бросив, но это гарантировало скорую голодную смерть.
В свою очередь мы, согласно плана, доведенного до обеих высоких не договорившихся сторон, заняли Северное Прикарунье, устроив на временно оккупированной территории настоящий фильтрационный лагерь пополам с гуманитарной миссией.
Ввод ашшорских войск до самой Каруны Гикамета и Хин Абделя несколько обеспокоил — они даже выделили некоторые силы на парирование возможной угрозы с этого направления, — но контингент у нас был ограниченный, через реку не переправлялся, а вести из Большой Степи о большой же резне заставляли подозревать меня в честности. Сказал, мол, хапну это и хватит, и гляди-ка ты — выполняет!
Так что довольно скоро, оставив лишь столько бойцов, сколько необходимо для контроля уже занятой территории, скарпийско-асинские солдаты бросились догонять основные силы, дабы успеть высказать Ахимак-дженабу, все что о нем думают и насколько считают его неправым.
К этому моменту в Аарту как раз старший внучок приехал…
* * *
— Ничего себе ты, мелкий, вымахал!
— Ага, могу теперь и навалять. — ответил брату Утмир и они крепко обнялись.
Младший царевич действительно и подрос, и окреп и, кстати, сильно уменьшил свою скособоченность от раны. Старший… Да та же самая фигня. И вырос, и в плечах раздался, и уже под носом да на щеках что-то пробивается. Усы с бородой из этого пока не изобразить, но, однако — совсем взрослый парняга, женить можно.
— Ну, это смотря кому. — хмыкнул себе в усы Нвард.
Ну, как — усы? Усишки еще пока, усёнки, но вполне себе выраженные, так что сразу видно, что идет целый витязь, а не Солнце знает кто и сбоку царевна.
Мнда, подросла молодежь-то, а мы и не заметили. Стареем, Селезнёв, стареем…
— А я тебе усы на ростр[44] намотаю, паршивец ты эдакий. — ласково отозвался Утмир.
— Наобнимаетесь и наболтаетесь еще. — прервала молодых людей Валисса, до того, на пару с Тинатин сюсюкавшая над внуком. — Асир, приводи себя в порядок с дороги, после обеда мы должны быть в Пантеоне.
— А пропустить никак нельзя? — покривился наследник престола. — Я вроде как за веру воевал, только вернулся…
— Это еще вопрос, с чьего ты позволения воевал. — заткнул фонтан его красноречия я. — К тому же родина должна знать своих героев, а тебя на лицо только в столичном борделе знают, праведничек. Брысь в баню, к церемонии все уже готово, тебя только не хватает.
— А… К какой церемонии? — спросил царевич.
— Вот и узнаешь заодно. Утмир!..
— Не-не-не, дедушка. — глаза паренька заблестели от сдерживаемого смеха. — Я ему ни словечка не скажу.
— Был вредным, таким и остался. — буркнул Асир. — Хоть бы отдохнуть с дороги дали…
— На пиру наотдыхаешься. — твердо ответила Валисса. — Брысь. Кому говорят?
И поплелся герой войны, ссаным тапком гонимый…
— Так что там за церемония, матушка? — полюбопытствовала Тинатин, когда ее брат вышел из комнаты. — Мы с Кагенчиком в пантеон, наверное, не пойдем, после дороги-то.
— Значит вечером в газете прочитаешь. — проявила твердость характера Шехамская Гадюка. — Я распоряжусь, чтобы тебе номер прислали.
— Но матушка…
— И так едва-едва удалось сохранить все в секрете, так что число посвященных увеличивать не буду. — отрезала невестка.
Ну молодец же! Умничка, когда со мной не разговаривает!
Церемония была… Да как всегда. Что там, на службе во славу ашшорского оружия нового выдумаешь? Песни, жертвы, все дела.
А вот по окончанию ритуала примас пригласил на архиерейский амвон меня.
Первосвященник мне вообще последние полгода проблем почти не доставлял, полностью поглощенный внутривидовой борьбой. Сторонники Тхритравы вцепились в несколько спорных по толкованию строчек в священных текстах, начали обвинять в ереси приспешников Йожадату, поставили церковь