— Я просто реалист.
Протянув руку, хватаю ладонь Стилы, холодную и безжизненную.
— Что происходит? — спрашиваю я, разжимая пальцы, и с отвращением отступаю на шаг.
Сосредоточившись на растворе, доктор почти не обращает внимания ни на меня, ни на остальных пациентов.
— Я же сказал, фидус вызывает пассивность.
— В каком смысле?
— Делает их спокойными. Умиротворенными. Пассивными.
— Она даже не шевелится! — мой голос вот-вот сорвется на крик. — Даже не мигает! Просто глядит прямо перед собой!
Доктор, кажется, удивлен моей паникой.
— Неужели ты не видишь, что Стила, все они бесполезны? И она, и остальные пожилые больше не могут приносить физическую пользу, не могут работать, как молодые. Ум их тоже уже бесполезен — продолжительное воздействие фидуса снижает мозговую активность, даже если, как Стила, принимать ингибиторы. Фидус обманывает нейроны, и старики либо начинают путать реальность с вымыслом, либо бунтуют, вырвавшись из-под его влияния. В любом случае они для нашего общества становятся только бременем. Так что мы берем от них, что можем, — он кивает в сторону пакета с кровью Стилы. — В ее генах были заложены ум и нестандартное мышление; возможно, нам удастся переработать ее ДНК. Собрав у пожилых все, что еще можно использовать, мы их усыпляем.
Стила не кажется спящей. Она кажется мертвой.
В голове вдруг всплывает, как, когда мне было восемь, мама с папой подарили мне щенка. Он заразился парвовирусом и серьезно болел. Мама тогда сказала, что ветеринару пришлось его усыпить.
— Так вы их убиваете? — шепчу я в ужасе.
— Формально, — пожимает плечами доктор.
— Формально?! — взвизгиваю я. — Они либо умирают, либо нет. Тут нет середины.
— Мы находимся в замкнутой системе, — говорит доктор. — Кораблю приходится поддерживать существование. — Он переводит взгляд со Стилы на меня. — Нам нужны удобрения.
К горлу подступает тошнота.
— Вынимайте иголки! — требую я, делая рывок к капельнице.
— Поздно. Препарат уже в ней.
Сорвав иглы с рук Стилы, я понимаю, что доктор сказал правду. С кончика иголки срывается капля крови — и больше ничего. Пакет пуст. Рука Стилы свалилась с края кровати, но она этого не замечает.
— Эми, — холодно произносит доктор. — Я рассказываю тебе это, чтобы ты поняла, как обстоят дела на борту этого корабля. Я видел, как ты расспрашиваешь Старейшину, как разговариваешь со Старшим. Ты должна знать, как опасно создавать проблемы, наступать Старейшине на мозоль. Шлюз — не единственный способ избавиться от тебя. Старейшина опасен, Эми, очень опасен, и лучше тебе в будущем держаться от него подальше.
Он вздыхает, и я впервые задаю себе вопрос, испытывает ли он к этим пациентам сочувствие, сострадание или хоть что-нибудь.
— Когда Старший привел тебя сюда, я сразу понял, что на тебя подействовал фидус. Мы со Старейшиной занимаемся его распространением по всему «Годспиду». Это наша обязанность. Но, хотя я и согласен, что фидус помогает поддерживать мирное существование, мне кажется, что он подходит не для всех, — он решительно выдерживает мой взгляд. — Если ты будешь подрывать спокойствие на корабле, Старейшина прикажет мне забрать тебя сюда, на четвертый этаж. И у тебя в вене окажется игла. И поначалу ты почувствуешь тепло, уют и радость.
Он переводит взгляд на Стилу, и я следую за ним глазами. На ее морщинистых губах застыла едва заметная улыбка.
— Сначала фидус успокоит твой разум, а потом — тело. Мышцы расслабятся, ты почувствуешь небывалое умиротворение.
Тело Стилы обмякло на подушках. Улыбка сходит с губ, но не потому, что ей грустно — просто мышцы лица уже не работают, не поднимают уголки губ.
— Тело успокоится настолько, что постепенно легким станет лень дышать, а сердцу — лень биться.
Обвожу Стилу внимательным взглядом с ног до головы. Мне кажется, что ее грудь поднимается и опадает, я слышу, как тихонько бьется ее сердце.
Но я лишь выдаю желаемое за действительное.
Дрожащими пальцами закрываю уставившиеся в пустоту глаза.
— Это не мучительная смерть, — говорит доктор, — но все же смерть. Если Старейшина посчитает тебя бесполезной — или, что еще хуже, вредной, — такой конец ожидает и тебя.
66
Старший
Я уже через дверь слышу, как она плачет. Прикладываю палец к сканеру, дверь открывается, и только тут до меня доходит, что я сделал — вошел в чужую комнату без разрешения. Но сейчас это неважно — важно только то, что Эми лежит на кровати и плачет так, что все тело сотрясается от рыданий.
— Что случилось? — спрашиваю я, бросаясь к ней.
Эми поднимает на меня глаза цвета расплавленного нефрита. Издав блеющий звук, бросается ко мне, обнимает за талию и зарывается головой мне в живот. Сквозь ткань туники я чувствую мокрую теплоту ее слез.
На мгновение я просто замираю. Она прильнула ко мне, и я не могу придумать, куда деть руки. До меня доносится тихое икание — или это всхлипы? — и я отдаюсь инстинкту: обнимаю ее, крепко прижимаю к себе не давая упасть.
Старейшина думает, что власть — это контроль, что быть лидером — значит заставить всех повиноваться. Сейчас, прижимая к себе Эми, я понимаю: простая истина в том, что власть — это вовсе не контроль; это сила, та сила, которую ты вливаешь в других. Лидер — не тот, кто заставляет других отдавать ему свои силы; лидер — тот, кто готов свои силы отдать другим, чтобы они сумели устоять на собственных ногах.
Вот чего я искал с того самого дня, как мне впервые сказали, что я родился управлять этим кораблем. Быть лидером для «Годспида» — не значит быть лучше всех остальных, приказывать, заставлять и манипулировать. Старейшина — не лидер. Он — тиран.
Лидеру не нужны пешки — ему нужны люди.
Эми, отстранившись, глядит мне в лицо. На бледной ее коже выступили розовые пятна, глаза красные и запавшие, от носа к верхней губе тянется блестящая дорожка. Она вытирает лицо рукой, размазывая по нему слезы и сопли.
Никогда еще она не казалась мне такой красивой.
— Что случилось? — снова спрашиваю я, садясь рядом с ней на кровать. Эми поджимает под себя ноги и опускает голову мне на грудь. Из головы вылетают и фидус, и Старейшина, и все проблемы на борту этого чертова корабля — меня внезапно пронзает первобытное желание придавить ее к кровати и прогнать поцелуями все ее горести.
— Я узнала, что делают за закрытыми дверьми на четвертом этаже, — икает Эми. — Это так ужасно.
Она рассказывает мне, а когда доходит до фидуса, я рассказываю, что узнал от Старейшины.