Читать интересную книгу Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир

Константин Михайлов принадлежит к числу ведущих москвоведов нового поколения. Публицистичность, готовность защищать предмет своей науки — один из вынужденных признаков поколенческой общности. Поколение охотно выступает в газетах, пишет и редактирует сайты и журналы. Литературность — другой, неведомо чем вынужденный общий признак. Андрей Балдин, Геннадий Вдовин, Николай Малинин, Алексей Митрофанов, Александр Можаев — писатели, работающие в диапазоне от физиологического очерка до метафизического эссе. Архивные и натурные изыскания старших исследователей они переливают в авторское слово.

Дальше начинаются различия. Как и в новеллистике или поэзии, здесь налицо по крайней мере две литературные партии — условно говоря, ироническая и пафосная. В первом случае сказывается журналистская школа 90-х годов, но не только. Обе школы воспитаны самой Москвой. Она сама учит иронии и сама — пафосу. Найти Москву смешной так же легко, как найти ее великой.

Константин Михайлов находит Москву великой, и ему не весело.

Рустам Рахматуллин.

КНИЖНАЯ ПОЛКА ВЛАДИМИРА ГУБАЙЛОВСКОГО

+ 9

Б. Л. ван дер Варден. Пробуждающаяся наука. Математика Древнего Египта, Вавилона и Греции. Перевод с голландского И. Н. Веселовского. М., “КомКнига”, 2007, 456 стр.

Греки не любили демонстрировать методы, с помощью которых они пришли к своим выводам. Они предъявляли результат, а потом строго доказывали его истинность. Сегодня мы ценим путь (или даже более точно — умение ходить) несравнимо выше, чем цель, которой мы достигли. Но у нас есть с греками и существенные точки пересечения. И дело не только в идеях математического платонизма, о котором размышляет в своих книгах физик Роджер Пенроуз.

Человек XX века, пережив ожог бесконечности, разочарование в программе формализации математики, столкнувшийся с парадоксами теории множеств, постепенно, шаг за шагом стал склоняться к численным методам и работе с конечными множествами. А в последние десятилетия этому в немалой степени способствовало стремительное развитие виртуального компьютерного мира, который все плотнее обступает человека. Но в пластическом, конечном мире нельзя не столкнуться именно с греческой формой мышления и представления о бытии.

Мне кажется, мы живем в мире очень греческом. Конечно, не по уровню комфорта или технических достижений, а по направлению движения идей: это мир материально-идеальный или идеально-материальный.

Для грека вполне материальная статуя была воплощенной идеей, а идея воплощалась в пластический образ. Это происходило и в геометрии. В современном мире материальной и — одновременно — идеальной средой является информация. Но информация всегда протекает (передается), а статуя совершенна в своем застывшем образе. Если мы представим грека, который мыслит текучую пластику, мы представим самих себя.

Если посмотреть на сегодняшний мир с этой точки зрения, то можно сказать: книга ван дер Вардена необыкновенно актуальна. Она позволяет остановить и зафиксировать тот протекающий мир, который мы видим вокруг себя, она помогает что-то важное узнать и о том, откуда мы пришли, и о том, какие мы сегодня. А сравнивая две столь далекие, но очень близкие по направлению движения идей стадии познания, можно попробовать немного пофантазировать о будущем, о том, куда уводит человеческую цивилизацию дорога познания, в начале которой находится греческая математика.

 

Б. А. Успенский. Ego Loquens. Язык и коммуникационное пространство. М., РГГУ, 2007, 320 стр.

Ноmо loquens наряду с homo sapiens — одно из названий рода человеческого. Оно значит “человек говорящий”. Название книги Бориса Успенского, безусловно, отсылает к этому определению. “Ego Loquens” — “я говорящий”.

Как мы говорим и почему мы друг друга понимаем? Как образуется коммуникативное пространство? Почему мы способны разделять смыслы друг с другом, хотя часто подразумеваем под одними и теми же словами вещи весьма непохожие? Этому посвящена книга.

“Ego Loquens” очевидно отсылает и к Декартову “cogito ergo sum”, потому что первым значимым словом в любой коммуникации оказывается личное местоимение “я”. В коммуникативном акте я доподлинно знаю только одно: значение местоимения “я” и уже как следствие значение местоимения “ты”, поскольку допускаю, что собеседник способен обратиться ко мне с ответными словами, то есть стать “я” для себя. Все остальное нечетко. Затем я понимаю местоимение “он”, поскольку допускаю, что “он” способен стать потенциальным участником разговора. Здесь начало коммуникации, здесь возникает значение, отсюда вырастает все остальное.

Успенский исследует дейктические слова, которые выступают как исходный пункт “координации личного опыта”. Дейктические (от греческого слова “дейксис” — указание) языковые выражения — это те выражения, которые могут быть проинтерпретированы исключительно при помощи обращения к физическим координатам коммуникативного акта — его участникам, месту и времени. Описав базис коммуникации, во второй части книги Успенский обращается к общей проблеме понимания.

Читая Успенского, я думал о программировании и о юности. Возможно, потому что мои занятия программированием в основном пришлись на юный и молодой возраст.

Эдсгер Дейкстра заметил однажды, что умение программировать — это умение использовать переменные. Именно переменные позволяют описывать не конкретную, а любую ситуацию (в заданных языковых границах). Естественный язык предлагает свои средства для описания произвольной ситуации — это средства дейксиса. Использование переменной начинается с присваивания значения, и первоначально присваивание происходит переменной “я”. В этом смысле устройство естественного языка оказывается разительно схожим с языками формальными. Только в естественный язык мы погружены, и приходится выдергивать себя из болота за волосы. Именно это и происходит в тот момент, когда я говорю “я”. Сходство естественного и формальных языков не случайно, и лингвисты его хорошо понимают. Так, Е. В. Падучева предложила называть дейктические выражения “прагматическими переменными речевого акта”.

“Я”, с которого начинается коммуникация, проходит много стадий определения, и в первую очередь оно определяется через многочисленные “ты” и “он” в результате многократных переотражений. Поэтому в юности, когда “я” еще зыбко и не оформлено, наверняка важнее “тусоваться” с друзьями, влюбляться, путешествовать, чем сидеть за книгой или за партой. Юность настойчиво требует определения собственного “я”: с осознания необходимости этого определения она начинается и некоторым оформлением “я” она заканчивается. Дальше начинается зрелость и возможность говорить от имени этого уже проявленного, уже существующего “я”.

 

А. А. Зализняк. “Слово о полку Игореве”. Взгляд лингвиста. 2-е изд. М., Рукописные памятники Древней Руси, 2007, 416 стр. (“Studia philologica. Series minor”).

Андрей Зализняк, начиная свое исследование подлинности “Слова…”, заявляет, что он относится к проблеме со всей научной непредвзятостью и ему, возможно, даже приятнее было бы установить факт фальсификации. Но по мере чтения ощущение, что лингвист знает ответ заранее, крепнет. Да, Зализняк убежден, что традиционная датировка верна и “Слово…” действительно написано в XII — XIII веках.

Тем не менее книга необыкновенно увлекательна. И в первую очередь тем, что сосредоточенность на одной проблеме позволяет лингвисту продемонстрировать мощный арсенал методов, которыми пользуется современная наука при исследовании развития языка. Книга очень убедительна, но именно поэтому складывается ощущение, что настоящее доказательство, хотя бы на том уровне строгости, на котором работает математика, — невозможно.

В работе есть много замечаний общего характера, которые крайне важны при анализе любого нематематического доказательства. Например, Зализняк подчеркивает, что само по себе количество аргументов ничего не доказывает, если каждый из аргументов недостаточно обоснован. Это вроде бы очевидно, но такого рода доказательства регулярно встречаются.

В некотором смысле Зализняк достигает предела доказательности, который возможен в гуманитарной науке. После этой работы аргументированно показать, что “Слово…” написано, например, после “Задонщины”, то есть в XV веке или в более позднее время, — очень трудно. Фактически остается одна только возможность — сесть и написать имитацию, пусть меньшего объема, пусть не такую мощную, как “Слово…”, но выдерживающую лингвистическую критику. Зализняк считает, что это нереально, но гарантии, что это никому не удастся, не существует.