Читать интересную книгу Чемпионы - Борис Порфирьев

— Я никому не рассказывала об этом, — прошептала Наташа после молчания.

От этого признания у Рюрика благодарно заколотилось сердце, и ему показалось, что он сорвался с откоса и летит в пропасть.

— Я это понял, — тоже шёпотом ответил он.

Дунул ветер. В его порыве сорвался с дерева лист и промчался косо и резко. Мутная дымка коснулась краешка луны и уплыла. Млечный Путь мерцал и переливался в вышине. Где–то играли на пианино.

Боязно было подумать, что между ними сейчас произошло что–то значительное и захватывающее, чему нет имени. Ощущение чистоты и свежести охватило Рюрика, словно он вымыл душу родниковой водой. Все слова, которые существовали в языке, не могли бы выразить того, что он испытал. Но если бы даже и были такие слова, он всё равно ни за что не смог бы их произнести… Наташа закинула голову, подставляя лицо ветру, и проговорила упрямо:

— Хочется жить радостно и интересно. Видеть разных людей, разные страны, бороться, побеждать, страдать, любить…

Ветер крепчал. Рюрику казалось, что он выдувал из души всё плохое: огорчения, обиды, зависть. Он напоминал о морских штормах. Он вздымал волны и рвал паруса бригантины. И звёзды срывались с неба, и вспыхивали на их гребнях, и бились о деревянную обшивку… И ему тоже захотелось совершать подвиги, бороться и побеждать.

Оба заговорили оживлённо, перебивая друг друга, не останавливаясь. Потом быстро шагали, чтобы через минуту снова замереть…

Пожатие Наташиной руки было, как удар тока. Рюрик выдернул ладонь и почти побежал. У соседних ворот остановился. Наташа стояла у калитки. Тень скрывала её лицо. Но сейчас он знал его до мельчайших подробностей. Он помахал ей. У него словно выросли крылья, щёки пылали в огне, губы были сухими. Он был как в лихорадке. Земля качалась, и луна подмигивала ему с высоты. Вокруг стоял звон, будто кто–то ударял по огромному тонкому стеклу. «Я сошёл с ума! — прошептал он вслух. — Она меня любит!»

Мама ещё не ложилась спать. Он долго смотрел на освещённое окно. Она ждала его. Но в таком состоянии было невозможно возвращаться домой. Что, если бы она увидела его глаза? Боже мой, она догадалась бы обо всём!.. С водостока капала роса. Он подставил ладонь и дождался, когда она наполнилась. Вода ломила пальцы. Он приложил их к пылающим щекам и долго стоял так после того, как мама погасила свет.

Когда он вытащил с полки томик Маяковского, мама пробормотала сквозь сон: «Ты что?»

Рюрик ничего не ответил и раскрыл книгу. Всё в этот вечер было волшебным, и он не удивился тому, что выпало: «Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал, что у каждого есть голова, — отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?!»

Это было то же, что и «Манон Леско». Это было то же, что и «Ромео и Джульетта». Это было то же, что и «Тристан и Изольда». Но это было ещё сильнее.

Рюрик сжал голову руками. Потом подвинул тетрадь и написал:

«Наташа, милая! Я люблю тебя сильнее, чем Ромео любил Джульетту!»

Он прочитал написанное и тут же вырвал и смял листок. Написал:

«Я люблю тебя, Наташа! Я тоскую по тебе, я не могу без тебя. Ты для меня всё…» Он писал и тут же рвал написанное. Он знал, что никогда не отважится отдать Наташе эти письма. Но даже этот разговор с бумагой был для него счастьем…

Теперь они встречались почти ежедневно. Чтобы выкроить время для встреч, Рюрик вставал в шесть утра и раскрашивал игрушки.

Их разлучали сейчас только Наташины тренировки. Но когда старица под горой покрылась льдом, Рюрик забирал этюдник и шёл туда вместе с конькобежцами «Юного динамовца». Это никого не удивляло — ребята привыкли его видеть за работой на стадионе. Он пристраивался в сторонке и, отогревая дыханием руки, делал набросок за наброском. Его всегда соблазняла передача движения человеческого тела. Может, за это–то он и любит спорт. Глядя на пробегающих мимо юношей и девушек, он отрабатывал рисунок. О, как хотелось ему несколькими штрихами добиться динамики движения! Движение и ритм, что может быть соблазнительнее для художника? В фигурах Наташи и её подруг было куда больше грации, чем в фигурках девушек, которые демонстрируют платья. Залюбовавшись Наташей, он забывал об альбоме. Гордость переполняла его сердце, когда тренер хвалил её за успехи. Но зато тренер и придирался к ней больше, чем к другим. Можно было закрыть глаза, но и тогда голос тренера напоминал о ней:

— Свободней, свободней, Ната! Спокойней толкайся, не дёргайся!

Потом несколько слов к другим, и снова:

— Собирай ноги, Ната! Собирай ноги!

Как будто, кроме Наташи, не было других конькобежцев.

Рюрик раскрыл глаза. Секундомер на груди тренера висел, как медаль. Забыв о нём, тренер кричал:

— Корпус–то мёртвый, Ната! Корпус–то мёртвый! Руки, ноги только работают, больше ничего!

Наташа скользила надо льдом грациозно и стремительно. И все, кроме тренера, были восхищены её полётом. Но, очевидно, и ему её бег казался полётом, потому что он сам называл её Горлинкой.

— Хорошо, Горлинка! Хорошо! Скоро будешь бегать, как Исакова! — но тут же спохватывался: — Носком на вираже толкаешься! — И уж совсем свирепо: — На ногу иди! На ногу иди, Ната! Коленку вперёд!

Зато после тренировки он хвалил:

— Молодец, Наташа, — и, обернувшись к своим воспитанникам, грозил шутливо: — Горлинка всех вас обгонит, только выйдем на каток, трепещите, мальчишки!

Его слова были пророческими: уже в конце ноября Наташа легко обгоняла всех девушек. На тренировках её приходилось ставить в пару с мальчишками. Мужское достоинство заставляло их любыми средствами избегать этого. Но тренер был неумолим. И тоже лишь мужское достоинство не позволяло им плакать, когда Наташа выходила победительницей в забеге. К середине зимы единственным её противником стал секундомер. Сама Маша Исакова, которая была быстра, как ветер, и у которой не было достойных соперников даже среди мужчин, просила тренера выпускать её в паре с этой девчонкой.

Вся зима состояла из сплошных Наташиных успехов. В областных соревнованиях она оказалась на голову выше всех подруг и обновила половину рекордов «Динамо», поставленных два года назад Исаковой.

Рюрику казалось, что он устал от её побед. Он благословлял весеннее солнце, растопившее лёд катка. Теперь все вечера они снова проводили вдвоём. Они прятались от дождей в чужих подворотнях. Они могли часами говорить о самых разных вещах. Наташа иногда брала его под руку и пела песенку:

На бульваре Гоголя облетают клёны,

Облака над городом целый день летят.

Мальчикам и девочкам, по уши влюблённым,

Дождики и дворники не дают житья.

Рюрик замирал от переполнявшего его восторга. Он нёс её руку, как драгоценный хрупкий сосуд. Он боялся её тряхнуть неосторожным движением. Странно, но у него до сих пор не было желания обнять Наташу, хотя из мальчишечьих разговоров он знал, что они обнимают своих подружек. Ему было достаточно прикосновения Наташиной руки. Он только хотел любоваться ею всё время и всегда быть подле неё.

Даже на водной станции, когда он впервые увидел её тело, никакой дурной мысли не пришло ему в голову. Он смотрел на неё заворожённо. Так, наверное, смотрят на своё божество дикари–язычники. Ничего не могло быть прекраснее этого девичьего тела. Он готов был петь гимн природе, которая создала такое совершенство. Только цинику могли прийти в голову дурные мысли при взгляде на эти длинные стройные ноги, на полные руки, тронутые загаром, на острые груди, обтянутые трикотажем купальника. Рюрику вспомнился Гейне: «Женское тело — это стихи; они написаны богом».

Он, как в лихорадке, повторял эти строки. Он не знал, что приобщился нынче к великому таинству и что с этой минуты женское тело будет для него прекрасно…

Встретившись с Наташей взглядом, он понял, что она прочла его мысли. Она смотрела на него радостно и благодарно, она не стыдилась своей наготы.

Не сговариваясь, они отстали от товарищей. Они шли по песчаной отмели к лесу. Наташа шагала по щиколотку в тёплой воде, подоткнув подол платья и раскачивая туфли. На её волосах, как корона, был венок из ромашек. Откуда–то взялся голенастый и ушастый щенок. Он прыгал на Наташу с весёлым лаем и теребил её подол. Он носился вокруг неё неуклюжими прыжками, и она со смехом отбивалась от него и кричала: «Уйди, Кутька! Оставь!» Поймала щенка и надела ему на шею венок. Вернулась к Рюрику. Её взгляд говорил: «Всё, что я делаю, хорошо! Правда?» «Да», — ответил глазами Рюрик.

Он пошарил в карманах, чтобы найти что–нибудь для щенка, но ничего не нашёл, кроме сморщившегося резинового чёртика.

Наташа надула его и сунула в морду щенку. Чёртик жалобно пискнул.

— Видишь, даже чёртик говорит тебе: «Уйди, уйди», — рассмеялась она. Потом она выдернула из подола нитку и, раздув чёртика в прозрачный невесомый шар, завязала его и вытащила свистульку.